Дельта чувств - Виктор Иванович Миронов

иерофанта выполняли его указания. Народ, который сидя на пятках, заполнил собой всё свободное пространство перед алтарём, вполголоса обменивался замечаниями, задумчиво наблюдал за действиями странствующего провозвестника Мелькарта. Они не видели ничего разительно нового, им было ясно намеренье Милька: придать событию глубокий смысл.

Намечавшийся – у алтаря – обряд поедания плоти и крови убитого противника указывал на ритуальный характер, широко применявшегося каннибализма. Юноша трудился у жертвенника. По бокам алтаря выступы – это бычьи рога Мелькарта. Имени – Мильк – люди теперь не узнавали. Предположение, что мальчика зовут Мелькарт, тоже казалось ошибочным: так звали, скорее, само солнце и лично его, и всех его единоверцев – мужского пола, которых Он возглавлял. Было мнение, что мальчик уже Бог – Рогов и выдаёт себя за него, но другие просили не торопиться. Выяснилось, что образ Бога необходимо воссоздать, ведь у него хоть и было тело, но не было формы. Он оставался, и огнём, и семенем, и влажной тучей. Некоторым это нравилось, другим было не по душе. Но, во всяком случае, заметно было, что Мильк стал полнее новыми высокими мыслями о своём Величестве. Торжественное лицо его выдавало озабоченность. У Бога был необыкновенный вид, когда он у поставца собственноручно расчленил человека-оборотня, выпустил кровь и обмазал ею рога жертвенника. Кроме того, обильно возлил кель, что многих расположило в его пользу и в пользу его Величества. Худшие куски мяса он возжег, и дым вился керубом, крылатого человеческого существа подобного псу, уносящего душу к солнечной барке. Из лучшего мяса было приготовлено кушанье, которого он изведал: приобрёл силу и мужество – съев сердце и печень: приобрёл ум – съев уши: съел кожу со лба – вместилище стойкости и съел тестикулы – вместилище силы воина.

Из вышесказанного нетрудно догадаться, почему мальчик так стремился отведать мясо человека-пса, которого он воспринимал, как пса Керуба: ведь через это мясо царь-солнце становился обладателем качеств и способностей съеденного пса-воина. Мильк становился богом-воином, прошедшим инициацию, ведь мясо являлось плотью воина и волка так же, как кровью бога виноградной лозы являлся виноградный сок. Другими словами, вкушая мясо и выпивая кель, мальчик в прямом смысле слова причащался телом Кербера и кровью Бога. Питьё келя во время обряда являлось не простым оргиастическим актом, а таинством. В истории человечества ещё наступит эпоха, когда людям здравомыслящим уже трудно будет представить себе, как это людям, находящимся в здравом уме, могло казаться, что, съедая мясо и выпивая вино или пиво, они питаются кровью и плотью бога или божества. Скоро напишутся строки: «Когда мы называем хлеб Церерой, а вино – Вакхом, мы, употребляем не более, как общеизвестные риторические фигуры. Или вам на самом деле кажется, что на свете есть человек настолько безумный, чтобы искренне верить, что употребляемая им пища является богом?»

Народ, чтобы получить право участвовать в трапезе привёл к жертвеннику собак, тут главным блюдом была собачатина. Считалось, что столь самоотверженное животное, как собака – животное, которое даёт разорвать себя на куски, защищая хозяина – не может не сделать доблестными людей, отведавших их мясо. Во время этого дела и этого общенья всех очаровала невероятная красота мужчины Милька, теперь Мелькарта. Люди всплескивали руками над головой, благословляли свои глаза и падали ниц, когда Мелькарт называл себя любимцем родителей и объявлял преимущественное своё положение телесным и умственным обаяньем.

Эти поздние часы Мелькарт проводил в созерцательном уединении: он готовился к вещему сну, который будет дарован его живой плоти, предстоящей ночью. Торжественно и возвышенно напоминал ему голос Дуумвира о плодовитости и о будущем, о плотском союзе с супругой Аштарет, но всего настоятельнее, об имени, которое с исполненным страха сердцем мальчик завоевал себе. Голос подтверждал, как бы запрещая и уничтожая старое, первоначальное его имя – Мильк, и делая новое имя – Мелькарт, единственно действительным, что наполняло волнующим чувством обновленья, как будто имя мальчика отпадало и начиналось новое имя – в новом образе – но уже мужчины. Имя отражалось на его лице, и все перед ним робели. И никто не решался напомнить ему об этом и уж, тем более, сама супруга, которая поступалась телесной своей заинтересованностью в быстрейшем возобновлении его путешествия ради духовных забот её – Матриархи.

У жертвенника оставались лежать белые кости: клетка рёбер, мосол бедра и прочие человеческие останки, были они разбросаны по ступеням. Было далеко за полдень, но ещё не вечерело, и солнце продолжало указывать орбиту, и Мелькарт с почтительной многозначительностью сказал:

– То впереди меня движется пламенеющее солнце!

Если бы это естественное знаменье внезапно исчезло, был бы ужас. Но огненный шар не исчезал, а лишь причудливо менял свои очертанья и постепенно склонялся к западу. И уж он, Мелькарт, нарадоваться не мог, ибо оставшаяся часть трудов Алкида представлялась ему менее трудной. Мисты приветствовали Мелькарта, но сколь жалки, мелки и ничтожны ни были они в его глаза, он отвечал на их приветствия ещё вежливее, с какой-то нелепой учтивостью, выпятив грудь и откинув назад голову, с такой любезной улыбкой, как будто он целовал воздух вытянутыми вперёд губами. Он поднял, по направлению к мистам, коричневую тонкую руку украшенную – у запястья – браслетом, а у плеча сборками пурпурного шарфа. Ясно было, что всё это делалось не ради них, а в знак уважения к цивилизации, из чувства собственного достоинства.

– Кто вы – люди горемычья? – спросил он, – Которые в таком великом множестве хотите вступить в мои страны. Вас очень много, – продолжал он. – Каждый день отовсюду прибывают люди, желающие вступить в мою страну. Моя ответственность чрезвычайно велика. Откуда вы явились и, что вам угодно? Какие у вас намерения – добрые или не очень добрые или, может быть, вовсе злые? Так, что вас нужно либо прогнать назад, либо сразу же сделать бледными трупами. Сумеете ли вы прожить в моей стране? Способны ли вы прокормить себя, не становясь обузой для государства, не прибегая к воровству?

– Вы – Величество Мелькарта, – сказал подошедший первопророк Мота, – и если я не пугаюсь вашей важности, и не запинаюсь от страха при виде вашего могущества, то лишь потому, что стою перед вами не первый раз, и уже изведал вашу доброту мудрого царя.

Такими словами, жрец смерти, напомнил солнцу, что не первый раз, оно проходит здесь по лугу Плача в последний раз. Мелькарту и в самом деле припомнилась голова старика, который говорил устами Смерти, как человек. Поэтому царь-солнце благосклонно выслушал его слова и вновь напомнил, что явился он