Дельта чувств - Виктор Иванович Миронов

слишком широким полукругом. Меч царя-солнца проник в просвет и острием прорезал живот. Пока происходило это событие, иерофанты со всей поспешностью, какую позволяла святость сана Мелькарта, приблизились к враждующим сторонам. Они оказались рядом в тот миг, когда воин-оборотень опустился на колено, зажимая ладонью порез живота. Так и стоял воин: бледный, недвижимый. Поднос, который подносили иерофанты, был не пустой, на нём стояла глиняная чаша, и лежал нож.

Мальчик, решив, что пора убить пса Кербера за стойкий отпор его посягательствам, пришёл в ярость и с ножом кинулся к человеку-оборотню. Ожидая это естественное нападение, тот, руками защищался, он пырял в Милька свой длинный меч, точно пёс, но защититься уже не мог. Царь-солнце нагнулся над поверженным Кербером, подтянул его голову за ухо к своим коленям и, резанул ножом шею зверя, ещё мощное биение сердца льнуло поток ярой души-крови в поднесённую, руками иерофанта, чашу. Увидев, что оборотень дышит ещё глубже, и выкатил тускнеющие глаза, Мильк, мало-помалу, лишался чувств. Чаша наполнялась кровью. Человек-зверь опёрся о землю рукой, взял горсть её в ладонь и нежным голосом, как сквозь сон, сказал:

– Очнись, душа моя, и не бойся ничего. Твои крылатые керубы с тобой, а ты скоро будешь с ними, и никто не посмеет больше убить тебя.

Воин-оборотень больше не открывал глаз, а по его бескровным губам скользнула улыбка, а похолодевшие восковые пальцы продолжали держать горсть матери-земли. Мильк с жестоким умилением созерцал трогательную сцену, являвшейся предшественницей гладиаторской игры, ибо эта смерть интересовала его, и он, как семя Отца, почитал себя первейшим знатоком по этой части. Но страшная бледность не оставляла его лица, а руки судорожно прижимали к губам чашу. И, тем не менее, он шёл, но шёл так, как ходят герои, не поднимая ног. Лишь неимоверным напряжением воли, придававшей его лицу неподвижность маски, способен он был передвигаться. Он кусал края чаши и глотал кровавую пену. Он заставил себя выпить кровь – душу зверя, ибо, влившись в убийцу, она не будет мстить сама себе. Царь города остановился, движение ног причиняло ему жесточайшую боль, мальчик стоял с непокрытой головой.

Внезапно над тишиной, наступившей по случаю схватки, раздался властный звук рога. Немного погодя он прозвучал снова: резче и продолжительнее. Это был зов Мота, которому надлежало повиноваться. Под сводом стен, как гром, прокатились колёса и тут же на мост – выводившего на луг Плача – выкатила чёрная колесница. С грохотом захлопнулись входные ворота, а колесница в последний раз отозвалась на мосту, вымощенном камнем. Вскоре, неся зажжённые шандалы, выстроились в парадных чёрных мантиях иерофанты. Первопророк взошёл на колесницу.

– Мот внял, знак креста и принимает символ кольца.

Вид жрецов выражал невозмутимое усердие, которое отличает этих рабов Мота от жизнерадостных рабов Мелькарта. А над ними возвышался первосвященник величественной наружности, с головы до ног в чёрной мантии. Амулет, знак креста и кольца, который считают своей привилегией только жрецы Мота, красовался на его груди, выделяясь на чёрном фоне яркой серебристостью. Чёрные иерофанты выстроились у подлокотников моста, ведущего в храм, словно статуи и ни один мускул не дрогнул на их лицах, ни единый взгляд не выдал любопытства на представшее перед ними зрелище. Пока не выскажется их господин – Мот, у них не могло быть ни любопытства, ни собственного мнения.

Одетый в чёрный хитон, первосвященник стоял на колеснице. Годы изрезали морщинами его лоб и щёки, покрыли лицо желтизной и посеребрили волосы. В нём нетрудно было признать оригинал того образа, который привлекал внимание и взгляды лиц Красной Земли, в горести своей взывавших к нему, как к облику друга. Это было Величество: человек, носивший и титул, и имя Смерти, согласно праву наследования. При виде мертвенно-бледного Милька, которого поддерживали жрецы, он воздел руки к небу и с глубоким вздохом произнёс.

– Я опоздал, как ни спешил явиться вовремя.

Народ с тревогой следил, как Мот меняется в лице при виде поверженного Кербера, хорошо ему знакомого и решавшего додумать до конца какую-то мысль.

– Где Кербер? – громовым голосом крикнул он, наконец. – Где это чудовище, этот пёс недостойный моего рода!

Мот без малейших колебаний узнал стража преисподней.

– Значит, он будет крылатым керубом, посредником между мной и Мелькартом! Принадлежность пса к преисподней убеждает меня в этом. Так, этот мальчик преследовал собственную смерть. О, как я жестоко наказан за вечный грех смерти!

Мальчик раскрыл глаза, и взгляд его пал на поверженного оборотня, ему показалось, что он знал это лицо. Чувство глубокого благоговения охватило опьянённого вином и теплой кровью Милька. Страх за исход борьбы сменился в нём чувством избавления. Ему больше нечего было беспокоиться за себя самого. Он вновь склонил голову перед мёртвым и смотрел на него с жадным вниманием и, как будто искал в чертах этого воина сходство с чертами пса.

– От кого получил ты это кольцо воскресения, мальчик? «У меня с ним связаны далёкие воспоминания», —спросили уста Мота.

– Это кольцо у меня с самого детства, это единственное, что я унаследовал от Владычицы Звёзд Аштарет, моей матери и супруги.

– Аштарет! Супруга Мелькарта! Сомнений больше быть не может, да, это он, – Царь-Солнце! Мильк обуздал моего стража с величавым достоинством, закончилась схватка мальчика со зверем, но инициация превращения в воина завершается поеданием плоти зверя. Твоя победа над моим воином трансформируется в обряд становления мужчиной и воином, в котором воин-зверь уже не умирает, а дополняет тебя, воплощается в тебе – победоносном герое Мелькарте. Я оставляю тебе это кольцо. Мот вернул тебе его в должную минуту. Оно всецело в распоряжении твоего Величества. Я закрываю глаза на происшедшее.

Жрец Мота проводил шествие взглядом, в котором сценическая скорбь вытеснила сценическое негодование. Роду Солнца не предстояло угаснуть с этим сыном, которого он одновременно любил и ненавидел. Чьи пороки он не хотел припоминать, помня лишь о его лучезарных качествах. Проявление Величества Мота погрузилось в молчание, которое никто не смел нарушить. А мальчику, между тем, предстояло задержаться на лугу Плача, где он должен был сподобиться великому утешению свыше. Алтарь, который был полит маслом, указал ему то место, у которого удостаивалось его Величество удивительного виденья. Предполагая здесь достойное место для службы, которым оно издревле являлось, Мильк счёл за необходимость подготовить очаг под превращение на нём в дым пищи. Мальчик поднялся по ступенькам к поставцу алтаря, с выдолбленной в середине площадки чаши для приношений и пробуравленной дырой для стока крови: необходимо было возложить хворост для кострища и это требовало труда. Два чёрных