Дельта чувств - Виктор Иванович Миронов

Когда первосвященник храма Мелькарта положил на поставец даяний, в приземистом притворе храма, букет роз и начинённую гвоздикой утку: жрецы с длинными прядями жёлтых волос, длинными ногтями и неизменно полуопущенными веками, тягуче поведали Ему о горестном положении их древнего бога и его богатого города. Они жаловались на время великой несправедливости: бросившей – с возвышением Эшмуна – все гири власти, блеска и превосходства на чашу весов холмов Бирсы. Тогда, как прежде они, по справедливости, священно отягощали чашу Красной Земли.

««Древность была бедна религией», – говорили жрецы смерти, – а значит и красотой жизни. С бледного диска луны, плодотворно проникли в Габию эти высокие блага. Здесь истоки знания, цивилизации и благосостояния, и недаром именно здесь родился смертный ребёнок Эшмун, пока девственная Тиннит (Владычица Ночи) не подарила ему бессмертие. Эшмун владыка в своём капище, великий бог, которого несправедливое перемещение гирь увело из капища Мота на холмы. О том, что отвечает, и что не отвечает духу Красной Земли, достоин, судить лишь Мот. Смертный ребёнок Эшмун уверен, что он тот же Эшмун, а значит, одно и то же лицо. Он, живя за пределами Потока Мелькарта45 служит иначе, чем ребёнок Красной Земли, да и вообще ни в чём не походит на него. Но первосвященник жрец ответил:

– Горизонт Хора – это земли, нижние и верхние, а житель всякий, кто живёт по обе стороны чертога вечности и пьёт воду Красной Земли».

Жрецы Мота воздели руки с длинными ногтями, чтобы жрецы Мелькарта вняли, сколь несправедлив такой ответ. Вот какова щедрость этого бога! Если бы Мот – их повелитель – владыка Красной земли: то есть единственный на исконной и настоящей земле, заявил, что тиникийцами считаются все, кто пьёт воду по Млечному торговому Пути, то это было бы, конечно, проявлением великодушия и щедрости. Но когда это заявляет удалившийся от Мота на холмы сам Эшмун, добывший права исконного владыки народа самовольным отождествлением себя с солнцем, тогда подобная щедрость мало чего стоит и уж, конечно, не имеет ничего общего с великодушием.

Уязвление пророков Мота первенством Эшмуна была очевидна. Мильк отнёсся к обиде Мота почтительно и, как человек приближённый к Смерти, прибавил к своему приношению ещё несколько хлебов и кувшинов келя. Он оказывал Моту всяческое внимание, пока не занялся очередным обрядным делом.

Всё это время первопророк Эшмуна, сидел на седалище своей колесницы, дела Мота его не заботили.

Глава – 14

Нечестивый ловит в сеть зло. От уст своих насыщайся добром и воздавай – по делам. Путь глупого прямой в его глазах, но кто слушает совета, тот мудр. Глупый тотчас выкажет гнев, а благоразумный скроет оскорбление. Притчи Тин_ниТ.

Умно говорил жрец Мелькарта со жрецами Мота-Смерти. Он убеждал в чистоте намерений Милька и приобретал к нему расположение маленькими подарками: ножами, мечами, боевыми луками. Так шёл первопророк Мелькарта от жреца к жрецу, не очень быстро, но бодро, ибо говорить со смертью служащему Мелькарта было всё-таки менее приятно, чем пробираться через «мёртвый» город по красноватому дну вымощенных его улиц. Мисты же знали, что стоянка на лугу Плача, лишь предварительная остановка, что самое придирчивое испытание – у тоффета – ещё предстоит и, что произойдёт оно у этой могучей и неминуемой заставы Мота. Этот тоффет воздвигнут, был между горькими стенами и морским заливом, на чёрном лугу. А с луга народ оглядывал каменные сооружения города и приспособления надменной обороны, через которые им, благодаря приветливой общительности Бога, не раз, и при въезде, и при выезде, удавалось пройти. Народ не испытывал перед стенами страха. Совершенно спокойно Мот показывал людям зубчатую стену с башнями, что поднималась надо рвом. У встроенного в крепостные стены храма, надо рвом, был переброшен мост. По обе стороны перехода крепость и дворец были внушительны. Твердыня эта окружена была собственными каменными оградами, в ней грузно высились тяжёлые двухъярусные укрепления: стены и выступы, ради неприступности, завершались парапетами. Со всех сторон здесь виднелись зубчатые четырёхгранные башни с узкими решётчатыми оконцами – это был могучий бастион. Первопророк Мелькарта называл эту твердыню по имени. Пространное рассуждение его о чистоте Милька предполагало, что легко будет пройти через преграду смерти.

– Разве, – говорил жрец Мелькарта, – разве у меня нет таблиц с письменами от ребёнка к владыке небытия? У меня есть такое письмо и вы, властители рождения и смерти, увидите, что оно отворит Мощи любую дверь. Ведь важно только предъявить Моту это святое писание, чтобы дать людям возможность получить изобилие стойл и зернохранилищ.

– Конечно, – отвечал первопророк Мота, – без письма царю-солнцу дорога закрыта, но, если царь-солнце предъявит нам свиток своих письмен, Мот станет гостеприимен.

– Вы его увидите, если выйдет на стену твердыни Мота пёсьеголовый сторож преисподней, с которым Мильк давно состоит в единоборстве и удастся поговорить с ним, дело сразу уладится.

– Пусть царь-солнце раскинет здесь свой шатёр и обождёт, ибо скоро страж смерти – пёс, выйдет на стену.

Царь перед тем, как войти в храм, должен был повергнуть пса и умыться очистительной водой. Пёсьеголовый оборотень – избранный из керубов гвардии Мота – появился над верхней кромкой стен. Никто не мог с определённостью сказать, когда пёс-воин появился. Когда процессия остановилась или, когда народ прихорашивался перед тем, как начать формальный акт ритуала «Повергание Мелькартом пса Кербера». Керуб издавал ужасный – леденящий душу – волчий вой и бил кулаком себя в грудь. Народ стал горевать и качать головами, тем более что они не нуждались в таком проводнике за чертог смерти, который, к тому же, не был приветливым и словоохотливым субъектом культа. Люд не подивился такому известному обороту дела: понятность случившегося и деланная артистическая тревога, всегда появляется здесь перед долгом воинской инициации юноши, путём убийства зверя-пса. Скорое явление зверя взбодрило жреца Мелькарта. Он, впрочем, и не сомневался, что вот-вот воин-зверь явится, чтобы отдать причитающееся царю-солнцу своё мужество.

А человек-зверь счёл за необходимость обвинить мальчика, в том, что тот, будто бы, тайком получил уже больше, чем ему причиталось по положению его царского Величества. Человек-волк ходил у шатра, вертел копьём, вынимал из ножен меч и бренчал им по щиту и, наконец, предложил проверить значимость его царской Мощи. Больше всех это поразило самого воина-оборотня: он поразился собственной нахальной последовательности перед Богом,