Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов

Великий литовский князь начал с наведения порядка во владениях Дмитрия Ольгердовича, который самонадеянно выступил ему навстречу, был разбит у Лиды и потерял Новгород-Северский и был свергнут. Его ввергли в подземелье виленского замка, но благодаря ходатайству Олега Ивановича Рязанского, с дочерью которого пленник состоял в браке, его выпустили на волю, а за Лиду и Новгород-Северский дали ему городки Брацлав, Винницу, Соколец и Кременец. Мелочь, вестимо, но хоть что-то. С его независимостью оказалось покончено.

Настала очередь Подолии, занимавшей важное геополитическое положение. За нее боролись Венгрия с Польшей. По пути туда Витовт отнял у Федора Любартовича принадлежащую ему часть Волыни, предоставив вместо того Новгород-Северский на правах наместника, то есть без права передачи города по наследству.

Узнав о приближении литовцев и уповая на каменные стены крепостей, князь Федор Кориатович отправился к Сигизмунду Венгерскому за помощью, поручив свои земли воеводе Нестису (Нестану) и его молдаванам, хотя те слыли проходимцами, каких свет не видывал. Воевода сошелся в цене с Витовтом, и когда подольский князь вернулся из Венгрии, его укрепления оказались в руках неприятеля. Федора Кориатовича поймали и бросили в виленскую темницу. Оттуда он бежал при содействии слуги, перебрался в Закарпатье и просил убежища у короля Сигизмунда Венгерского из Люксембургской династии. Не вмешиваясь в подольскую смуту, тот отдал беглецу жупы[106] Берег и Шарош. С тех пор беглец стал величать себя на западноевропейский манер герцогом.

Витовт за бесценок передал захваченную им часть Подолии Польше, получил за то свободу действий на подвластных ему землях. Отныне Ягайло перестал принимать челобитные от своих братьев Ольгердовичей, предоставив их своей собственной участи. Современники поражались такому его жестокосердию, но давно известно, что не делать добро значительно проще, чем не замечать зла, ибо для этого не нужно предпринимать никаких действий.

За несколько лет Витовт уничтожил все значительные уделы, а мелкие, такие как Ратненское, Пинское, Чарторыйское, Стародубское и Острожское, скорее напоминали скорее крупные поместья, нежели княжества-государства. В конце концов он возмечтал об овладении Смоленском, который к тому времени находился в некоторой зависимости от Литвы и к тому же был раздираем внутренними усобицами меж старшими смоленскими братьями Глебом и Юрием Святославовичами. В этой распре живейшее участие принимала их многочисленная родня, разделившаяся на два враждебных лагеря. Ситуация в Смоленске в некоторой степени напоминала прежнюю суздальско-нижегородскую. До междоусобной войны оставалось рукой подать, но размолвка еще не переросла в вооруженную схватку.

Противоборствующие стороны действовали украдкой: исподтишка нанимали старух-знахарок из Карелии, славившихся своим чародейством, и чернооких киевских ведьм с Лысой горы[107], дабы навели порчу, однако это не помогало. Завели даже несколько следственных дел, в результате которых утопили трех ведьм и задушили одного колдуна. Мечей благодаря посредничеству владыки Михаила противоборствующие стороны пока не обнажали.

Витовт выжидал, будучи женатым на сестре смоленских князей, которая, впрочем, более заботилась о своей увядающей красоте, нежели о родне. Если привлекательность мужчины заключена в уме и решительности, то у женщины – в очаровании, сводящем с ума сильный пол.

Анна Святославовна уже не сулила супругу неземных утех, зато была беззаветно предана мужу. Она даже не упрекнула его в гибели двоих своих сыновей в Ордене, что дорогого стоило. Витовт ценил ее и относился к слабостям жены снисходительно, хотя с годами стал равнодушен ее чарам. Только власть влекла его, ее он жаждал и ради нее способен был на многое, если не на все…

Братья Святославовичи с каждым годом все более ожесточались друг против друга. Распря мало-помалу разгоралась, а Витовт при случае подкидывал поленья в смоленский костерок и ждал дальнейших событий.

Люди рождаются в страданиях и умирают в них. Как следствие этого, они жестоки и плаксивы. Слезы в ту эпоху лили все: мужчины, женщины, государи и нищие по любому поводу и без всякой причины: из жалости, сострадания, горя, радости, боли и Бог знает еще из-за чего.

8

В день «великой казни», как москвичи окрестили кровавое действо у Кремля, Шишка с Анной не встретились, что и немудрено – все пространство перед Фроловской башней оказалось так запружено народом, что яблоку было некуда упасть.

Увиделись на следующий день. Женщина, румяная от морозца, словно недозрелая брусничина, явилась в белом, расшитом по подолу полушубке и синем вязаном платке. Заметив рынду издали, двинулась к нему навстречу, лениво покачивая бедрами. Когда сошлись, прошептала, обдавая кислым чесночным духом, к которому на Руси все привычны, поскольку он пропитывал нутро каждого тогдашнего человека. Некоторые лечили им даже переломанные кости, и, как ни странно, помогало.

– Есть поручение. Выполнишь – получишь кошель серебра, – пообещала Анна.

– Задарма деньги не платят, – в душевном смятении заметил Шишка. – Знать, задание непростое или слишком рискованное.

– Умерь свой пыл, дружок, али запамятовал, что подписал в Мариенбурге?

– Сама знаешь, что вынудило меня к этому…

– Пусть даже так, но что из того? – ухмыльнулась женщина.

Овдовев несколько лет назад, Анна бедствовала и распродала все доставшееся ей от мужа имущество, а потом от безысходности принялась приторговывать телом, но орденские власти жестоко пресекали проституцию. Она попалась и, чтобы не оказаться в застенке, согласилась исполнять поручения брата Фридриха, причем некоторые его задания считались по понятиям того времени не безупречными, а другие даже преступными.

– Брат Фридрих не пытал тебя, значит, добровольно каракули свои поставил, – заметила Анна.

Не находя, что ответить, он опустил голову и сжал губы:

– Сама в этом участвовала…

– Что взять с бедной вдовицы, коли участник посольства за тридцать сребреников продает своего государя, будто Иуда Искариот Господа нашего и Спасителя? Меж тем ничего сверхъестественного от тебя не требуется. Узнай только, как сносится великая княгиня Софья Витовтовна со своим батюшкой…

– Я при Василии Дмитриевиче состою, а не при ней.

– Ну-ну, не лукавь! Слухи при любом дворе роятся, как мухи, – скривив губы, проговорила женщина, заметив, как побледнел Шишка.

«Пора, видно, приоткрыть ему, что от него требуется, а то неведомо что подумает…» – посчитала Анна:

– Отцы Ордена озабочены изменой Витовта и жаждут отмщения, а потому желают опорочить его дочь, да так, чтобы московский князь отослал ее обратно к отцу или постриг в монахини. Для этого требуется уличить ее в супружеской неверности или государственной измене, что почти одно и то же…

Прелюбодеяние в Москве не прощалось, коли обнаруживалось. Если на жену государя ложилось несмываемое клеймо блуда, то выбора у того не оставалось, ибо княгиня должна оставаться вне подозрений, как прежде говорили о жене Цезаря…

Шишку это повергло в смятение, даже в