Фау-2 - Роберт Харрис

Шторы были отдёрнуты. На кровати — идеально заправленной, как положено по уставу WAAF — была лёгкая вмятина, словно кто-то недавно на неё присел. Она заглянула в шкаф, проверила свои вещи, затем села за стол и открыла ящик. Там лежали её логарифмические таблицы, счётная линейка и листы с расчётами, сделанными в первую ночь. Но страницы были не совсем так, как она их оставила — слегка смещены. Большинство людей не заметили бы, но Кэй была обучена замечать такие детали.

Это напоминало работу со стереоскопом в Мэдменхэме: по одному снимку — плоское изображение, а наложишь второй, сделанный с минимальным интервалом — и картинка оживает в трёх измерениях. Глядя теперь на ящик стола, она поняла, что все события последних двух дней приобрели новый смысл. Она спокойно просидела почти минуту, вспоминая каждую мелочь: события, которые по отдельности ничего не значили, но в совокупности складывались в иную картину.

Отказ Вермеуленов принять её.

Фотография погибшего сына, положенная лицом вниз на столе.

Нацистское приветствие в баре у воды.

Взгляды Арно на потолок во время их близости.

Пустой кухонный шкаф.

Запах сигарет у задней двери этим утром.

Она встала, вышла из комнаты и прошла по коридору к лестнице на второй этаж. Предположила, что комната прямо над её спальней — в задней части дома, слева. Дверь была приоткрыта.

Внутри — смятая постель, будто кто-то метался в жару. Резкий мужской запах пота и табака. Кучки книг. Открытая аптечка: бинты, марля, вата, бутылка антисептика. На туалетном столике — консервная банка от Fray Bentos, той самой говядины, которую она подарила мадам Вермеулен. Пустая, со вставленной ложкой, вылизанной до блеска.

Она открыла ящик. Внутри — маленькое серое удостоверение, похожее на паспорт. На обложке: 3-я танковая дивизия СС «Викинг». Внутри — фотография молодого человека, поразительно похожего на Арно, имя: Гийом Вермеулен, группа крови, подпись командира и фиолетовая печать со свастикой.

Хотя сердце её бешено колотилось, ум оставался холодным и ясным. Гийом был жив. Он сражался за немцев. Сейчас он скрывался — судя по всему, был ранен. Он не мог показаться на улице. Значит, даже если остальные куда-то ушли, он наверняка всё ещё в доме. Он почти наверняка слышал, как она стучала в дверь, как вошла, как прошлась по кухне и поднялась наверх.

Медленно она обернулась, наполовину ожидая увидеть его за спиной. Но дверной проём был пуст, как и лестничная площадка и ступени. Она спустилась на первый этаж и перегнулась через перила, глядя в холл. Пол, выложенный чёрно-белой плиткой, был пуст. В других спальнях его вряд ли могло быть, так что оставались два варианта: гостиная — но та выглядела слишком холодной и заброшенной — или, что куда вероятнее, кабинет отца. Вероятно, он там — и слушает. Она прикинула расстояние до входной двери. Можно было бы броситься к ней, но это могло спровоцировать его выйти и перехватить её. Лучше идти спокойно. Она огляделась в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать как оружие, но не нашла ничего подходящего.

Хорошо — она выпрямила плечи — иди.

Она спустилась по лестнице, пересекла холл, открыла дверь и вышла на улицу. Ключ всё ещё торчал в замке. Она заперла дверь и положила ключ на место, на притолоку. Окно кабинета выходило в сад. Шторы были задернуты. Она могла себе представить, как он стоит за ними, раздвинув тяжёлую ткань, и наблюдает за ней. Подавив желание ускорить шаг, она пошла по траве неторопливо. Уже дойдя до середины, она увидела, как открывается калитка — в сад вошли доктор и мадам Вермеулен, с ними был Арно.

Они остановились в изумлении. Она подошла ближе:

— Вы целы, — сказала она. — Слава богу.

Доктор Вермеулен холодно спросил:

— Что вы здесь делаете?

— Пришла убедиться, что с вами всё в порядке. — Её голос прозвучал натянуто, высоким фальцетом, поэтому она поспешила добавить, слишком бодро: — Вы не знаете, куда упала ракета?

Арно внимательно смотрел на неё.

— Мы пытались выяснить, но подойти близко не смогли. Кажется, она попала в поле.

— Повезло, — она попыталась улыбнуться. — Главное, что вы живы. Увидимся вечером.

Они стояли у неё на пути. Она сделала движение, чтобы пройти, и на миг ей показалось, что Арно попытается её задержать. Он словно что-то прикидывал в уме.

— Да, — сказал он. — Это будет хорошо.

Он отступил в сторону, и через секунду она уже была за воротами, на улице.

На площади у собора она жестом остановила британский армейский джип — капрал и двое рядовых. Машина круто свернула на брусчатку и затормозила. Капрал спросил:

— Да, мэм. Всё в порядке?

— Я полагаю, что в одном из домов неподалёку прячется немецкий солдат.

19

В самом сердце стартовой зоны полка, между Схевенингеном и Вассенаром, на плоском ландшафте лесов и дюн, примерно в двух километрах от моря, находился ипподром Дёйндигт — овальное поле длиной в восемь фурлонгов[3], с тремя трибунами, построенными ещё до Великой войны. Именно здесь должна была пройти траурная церемония в память о расчёте лейтенанта Штока.

Граф не хотел ехать. Четыре дня спустя после налёта на Пенемюнде, наспех вырытое кладбище рядом с железной дорогой приняло более сотни гробов, опущенных в братскую могилу; он даже не знал, в каком из безымянных деревянных ящиков покоилась Карин. Но мог ли он использовать это как оправдание, особенно перед самим собой? Гибель этих людей лежала на нём не меньше, чем на других. Это был его долг — отдать им последнюю честь. И вот, после запуска Фау-2 по Мехелену и свёртывания площадки, он оказался на переднем сиденье «Кюбельвагена» Зайделя, с сержантом Шенком и ефрейтором на заднем сиденье, в пути к ипподрому.

К их приезду обветшалые трибуны, с облупившейся краской и сгнившими досками, были почти полны. Согнано было около тысячи человек, по воле или по приказу: штабные части полка, обслуживавшие командование; технические части, разгружавшие ракеты с поездов и готовившие их к запуску; топливные и ракетные расчёты, пусковые команды, а также все остальные вспомогательные службы — водители, техники, связисты, повара, зенитчики, пожарные, радисты — всех отправили на этот пустынный участок побережья, чтобы обстреливать Англию. Они сидели стройными рядами и слушали, как оркестр полка исполняет подборку траурных гимнов.

Небо было высокое, серое и чистое; ни следа RAF. На песчаном треке, заросшем жёсткой травой,