Новые миры взамен старых - Ирина Владимировна Скарятина

Лицо Тиллсона побагровело, но перед улыбкой Флауэрса, довольно типичной для хорошего американского коммивояжёра, устоять было трудно.

"Это правда, – ответил Тиллсон, – что правительство нашего Фюрера, недолго находившееся у власти, быстро стало милитаристским. Но нашему народу это нравится. Это то, чем восхищаются все хорошие немцы и чего они желают больше всего – иметь во главе угла сильную армию. Сами видите, бизнес пока не возродился".

"Ага! Вы признаёте это. 'Бизнес пока не возродился'. Вместо этого экономические условия резко ухудшились. Вашим руководителям, Генрих, остаётся только вторая альтернатива. Перевооружаться и, если потребуется, сражаться, дабы предотвратить то, что было бы для них гораздо более катастрофичным. И могу добавить, что к кожевенному бизнесу, – тут он подмигнул Тиллсону, прежде чем полушёпотом закончить, – вы получите у себя дома ещё и гражданскую войну".

Вдруг в открытое окно за моей спиной влетели звуки песни Хорста Весселя. Смогу ли я когда-нибудь выгнать из своей головы эту мелодию?

"Вот и она", – воскликнул Флауэрс и начал мурлыкать в такт музыке.

"Она вдохновляет, – заявил, перекрикивая шум, Тиллсон. – Она вернула нашему великому немецкому народу чувство патриотизма и подняла миллионы голов, опущенных в 1918-ом". Музыка становилась всё громче, а потом медленно стихла, покинув, казалось, Доротеенштрассе и скрывшись от нашего слуха. "Наш Фюрер не только одержал победу, но и сокрушил всё, что встало у него на пути, – продолжил Тиллсон, всё ещё, очевидно, находясь под воздействием оркестра. – До́йчланд у́бэ а́ллес!82 Профсоюзы, церковные догмы, социалисты и коммунисты, католики, евреи и неевреи, неважно – все, кто сопротивлялся, были разгромлены во славу Фюрера! Это вдохновляет, друзья мои".

Мы все немного поёрзали на своих стульях. Приезжим было крайне трудно прийти в восторг от Гитлера.

"Однако это не особо-то вдохновляет тех, кто не славит и не преклоняется перед новым 'императором'", – с удивлением услышал я произнесённое Злотским с некоторым даже пылом.

"А почему бы и нет, мой Злотский? Не говорите как коммунист".

"Ну, то, что я сказал, – это правда, разве не так?"

"Возможно, да, в каком-то смысле. Однако разве не можете и вы хоть раз забыть, что вы русский, и побыть некоторое время примерным немцем? Или вы должны проследовать по пути остальных?"

Это не было произнесено угрожающе. Но "путь остальных", очевидно, означал те тысячи людей, что "концентрировались" на величии Фюрера в специальных лагерях по всей Германии. Но ведь эти двое мужчин в течение многих лет были друзьями, работали вместе, и поэтому, как мне казалось, беспокоиться было не о чем, даже если бы они и поссорились.

"Теперь, когда ты всё объяснил с немецкой стороны, Тилли, я расскажу им, что произошло в России, лады́?" – сказал Злотский.

"Продолжай, Саша, но помни, что я слушаю", – предупредил Генрих с явным добродушием.

"В России, мистер Флауэрс, этот более ранний феномен пришёл к власти иным способом. В моей прежней стране массы, веками находившиеся под игом царизма, раскачивали маятник политического правления по всей его дуге. Временное правительство Керенского было свергнуто почти в одночасье, но не доминировавшими голосами бизнеса, финансов и состоятельных людей, как в Германии, а одним человеком, Лениным, выступавшим с балкона. Поначалу у него было всего несколько слушателей, потом его приходили послушать сотни, пока в итоге уже тысячи не возложили свою веру на большевистские знамёна в революции, которая потрясла мир. Я знаю о тех днях. Я был там. В России диктатура тоже была неизбежна, но, в отличие от вашей, Генрих, она пришла снизу, из народных масс, в стране, поставленной на колени не экономическими потрясениями мирного времени, а разрушительными силами неудачной войны. Для человечества, рождённого в хаосе и нищете, началась новая эра. На успех этого проекта возлагались надежды многих миллионов 'тёмных' людей в моей стране, стремившихся к свету. В результате же его провала миллионы других людей в других странах надеялись сохранить на некоторое время свои экономические системы, которые им больше по нраву".

"Ну, всё верно, Злотский, – поспешил вставить Тиллсон, – но мы тут не хотим коммунизма. Пролетариат был создан не для того, чтобы править, а чтобы им управляли. Ты это знаешь. И ваша страна, Эдриан, должна быть благодарна нашему Фюреру за то, что он останавливает продвижение коммунизма по всей Европе. Мы – тот оплот, который вы все обязаны спешно поддержать".

Мне же не терпелось вернуть слово Злотскому. Я желал услышать, что он скажет ещё.

"Я думаю, никто так не удивился их внезапному приходу к власти, как сами большевики, не так ли? – спросил я его. – Разве Маркс не учил, что первая коммунистическая революция произойдёт в высокоразвитом индустриальном государстве? Россия же всегда была преимущественно аграрной, необразованной и отсталой".

"Отвечая на ваш первый вопрос, скажу, что я в этом не уверен, – промолвил Злотский. – В конце концов, большевики и меньшевики готовили революцию годами. Я думаю, у них была надежда на то, что они смогут как-то удержаться, если им удастся взять власть в России. Вы должны помнить, что у нас на полях сражений было десять миллионов убитых и раненых, что больше, чем потери всех союзных армий, вместе взятых; да и транспорт практически встал. Без продовольствия, оружия и боеприпасов эти поразительные большевики были готовы вести гражданскую войну в разгар самого ужасного голода, который когда-либо знал мир, и всё это ради установления своего пролетарского правления. Вот так лидеры наших необразованных масс доросли до власти, захватили её и удерживали в течение иностранного вторжения и классовой войны, в результате которых после их победы не осталось ничего, кроме руин, и на этих руинах им пришлось строить свою новую цивилизацию. Так что нравится вам это или нет, но вы должны признать, что русская революция стала сильнее, у неё появились друзья и сочувствующие по всему миру. Особенно после того, как во время великой депрессии 1929-го года у миллионов обездоленных открылись глаза. Как только что сказал Генрих, взгляните, что случилось в Германии. Триумф Ленина и его немногих соратников, вернувшихся в Россию в опломбированном вагоне – возможно, лишь для того, чтоб встретить смерть или длительное тюремное заключение при режиме Керенского, откуда им было знать? – должен оцениваться как один из величайших успехов в истории, учитывая полное разорение страны, в которой большевизм пустил свои корни".

"Казалось бы, – несколько едко заметил Тиллсон, – человек, потерявший всё, что у него было в этом мире, не должен так быстро прозреть и поверить в так называемый успех