Новые миры взамен старых - Ирина Владимировна Скарятина

свой многотомный труд "Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность", в высшей степени тяжеловесный и скучный, мы наотрез отказались его читать, хотя о нём много говорили и он занимал видное место в библиотеке, в уголке, специально отведённом для воспевания прадеда. Там были и многие другие написанные о нём книги, кроме Щербатовской "Жизни", например, "Биографическое и историческое эссе о фельдмаршале князе Варшавском, графе Эриванском Паскевиче" Толстого. И там же хранилась его переписка с императором Николаем I, чьим фаворитом он являлся, а также письма к жене и детям на отвратительном французском – все страшно напыщенные и начинавшиеся словами: "Моя дражайшая Княгиня"; а ещё висел его портрет кисти Крюгера и красовался мраморный бюст, облачённый в римскую тогу и увенчанный лавровым венком.

В Замке, старом дворце Варшавы, моя бабушка Анастасия Паскевич венчалась с князем Михаилом Лобановым-Ростовским, молодым адъютантом прадеда, и там же родилась моя мать. Бабушка любила Варшаву и была необычайно популярна в польском обществе, потешавшемся над её забавными выходками и прозвавшем ту "Ля Пёти́т Мареке́йль"78. Красивая, своенравная, избалованная и капризная, она постоянно устраивала всем весёлую жизнь, и даже прадед, который её обожал, не мог заставить ту повиноваться, безнадёжно разводя руками на её своеволие.

Однажды, ведя беседу о моей бабушке, графиня Потоцкая, очень пожилая польская дама, рассказала мне о ней правдивую историю. Оказывается, когда российский император как-то гостил у Паскевича в Замке, там устроили торжественный смотр войск, на котором присутствовала "вся Варшава". Прабабушка и три её дочери сидели в своей ложе, когда император вошёл туда, чтобы засвидетельствовать своё почтение супруге наместника. Все дамы мгновенно встали – все, кроме моей будущей бабушки, которой было тогда около восемнадцати лет.

"Встань немедленно, Анастасия", – возмущённо прошептали её мать и сёстры, но она продолжала сидеть, с несгибаемым достоинством поклонившись императору, сделавшему вид, что не заметил столь нарочитой грубости со стороны совсем юной девы.

"Немедленно встаньте, княжна", – прорычал и её отец, но это также не помогло.

Все в соседних ложах, продолжала графиня Потоцкая, с ужасом наблюдали за происходившим. Что же должно было случиться дальше? Но император только снисходительно улыбнулся, девушка упрямо осталась сидеть на своём месте, а остальные члены семьи, делая реверансы и кланяясь монарху, говорили всевозможные вежливые и любезные фразы, дабы сгладить скандальный инцидент. Когда император ушёл, внешне абсолютно невозмутимый, однако, скорее всего, весьма удивлённый такой девической дерзостью, все они скопом набросились на строптивицу.

"Ты что, с ума сошла? – гневно спрашивали они. – Что с тобой стряслось?"

"Совсем ничего, – отвечала она, всё так же сохраняя достоинство. – Почему леди должна вставать перед каким-то мужчиной? А император ведь мужчина, не так ли?"

На следующий же день, по словам графини, вся Варшава знала, что фельдмаршал собственноручно отшлёпал свою любимую дочь и что та восприняла взбучку совершенно спокойно, сказав: "Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится, но ты никогда, никогда не заставишь меня встать ни перед каким мужчиной".

В следующий раз, когда император прибыл с очередным визитом, она поступила ещё хуже. На спор она скорчила гримасу и показала ему язык, выиграв то пари, но затем будучи жестоко наказанной отцом, который запер её в комнате и целую неделю держал на хлебе и воде. Однако она вышла из тюрьмы такой же дерзкой и упрямой, как всегда, и всю свою жизнь продолжала доставлять семье одни неприятности.

Когда мой дедушка Лобанов умер от пневмонии в возрасте всего тридцати девяти лет, она взяла двух своих маленьких дочерей – Мэри (мою будущую маму) и Ольгу – и отправилась в путешествие по всей Европе, останавливаясь везде лишь в королевских апартаментах, нанимая там большой штат прислуги, арендуя замки и в целом тратя свои деньги с бешеной скоростью. В конце концов её отец написал ей строгое письмо, которое я прочла, поскольку оно дошло до потомков и хранилось в архивах вместе со всеми прочими бумагами, относившимися к жизни фельдмаршала.

"Княгиня, – писал он, – если вы немедленно не вернётесь домой, я лишу вас наследства".

Естественно, она его ослушалась, и тот действительно лишил её наследства, пусть и частично, поскольку к концу своей жизни смягчился и таки оставил ей довольно значительную часть своего состояния, хотя далеко не всё, что принадлежало бы ей по праву, не разозли она отца, пойдя против его воли.

Моя мама рассказывала мне, что, когда она была совсем маленькой девочкой, а её сестра Ольга – буквально ещё ползунком, бабушка однажды вошла в их детскую и, присев в глубоком реверансе перед обеими своими дочерями, официально произнесла: "Княжны, я пришла испросить вашего дозволения выйти замуж за герцога де Осуна, гранда Испании79. Всё зависит от вас, и моя жизнь в ваших руках. Если вы скажете 'нет', потому что хотите, чтобы я продолжала носить фамилию вашего отца, я так и сделаю и не выйду замуж за герцога. Итак, что это будет: 'да' или 'нет'?"

"Нет, нет", – завизжали обе девочки безо всякой причины, за исключением того, что, по словам моей мамы, она прекрасно помнила, как же весело было говорить "нет" столь отстранённому и властному человеку, как бабушка, в то время как совсем малышка Ольга лишь повторяла, словно попугай, то, что говорила её старшая сестра.

И это было "нет"! Бабушка сделала им ещё один реверанс, сказав: "Очень хорошо, княжны, я подчиняюсь вашему решению", – и вышла из комнаты, чтоб отказать герцогу, который ждал внизу. То был невероятный поступок! И говорят, она сожалела об этом всю свою жизнь, так и не простила своих дочерей, особенно мою мать (которая, как старшая, первой сказала "нет"), и нигде не была счастлива, продолжая беспокойное существование и путешествуя из одной европейской столицы в другую и с одного модного курорта на другой – в зависимости от времени года и требований высшего света. Бедная, милая, несчастная бабушка! Такими были те странные времена с чудны́ми нравами, когда "нет", сказанное двумя абсолютными несмышлёнышами, могло разрушить жизнь тридцатипятилетней женщины.

Именно с такими воспоминаниями я вошла в Замок как обычная туристка, обутая, согласно правилам, в огромные войлочные тапки, дабы не поцарапать туфлями драгоценнейшие инкрустированные полы, исхоженные моей семьёй тысячи раз вдоль и поперёк; с беде́кером80 в руке и следуя за экскурсоводом, ведшим группу, к которой мы примкнули, по всем залам дворца. Нас заставили прождать в холодном сыром зале внизу порядка двадцати минут, пока достаточное количество туристов не сделало группу "стоящей" усилий экскурсовода. И тогда мы поднялись по широкой каменной лестнице, оказавшись