Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

На зверя и натурального огня в кадиле не хватило у отца Мирона, и запала душевного.

Старческой трусцой отступил он от клыков под крепость храмовой стены, и слышно было, как заложил кляп изнутри.

Оставил паству во власти шутов.

…Здесь, в Сулгаре, для притирки испробовали скоморохи на публике «штуку» с козой и козлом.

Накричали похабов под гуделки и бубны.

Фома с Ерёмой договорили своё в продолжение начатого у церкви. Теперь до самого Важского городка – ни единой деревни. Ни крошки подношения.

Однако и в торбах у смехачей теперь тоже мышь-то не повесится. Набрано хлебов за труды предостаточно.

Утянулись в лес, уволокли за собой веселье.

12

Падуга била по коленям. На загорбке моталась котомка с едой. Из-под этой поклажи Петрун-горбун снизу, левым зраком, взглядывал на статного Обуха. Швыркал носом, бубнил что-то в лад начальнику, который хотя и выделил его за талант, удостоил приближением и беседой, но разбирать бурчание не удосуживался.

Всё в том же коротком бабьем сарафане, белотел и бесстыден, широко шагал Обух, выпятив грудь и гордо откинув голову.

Осанка выдавала родовитого.

Это среди скоморошьего племени слыл он за Обуха, а по церковной-то метрике значился как Ушатый Замятий Иванович, сын псковского боярина.

Привёл Господь избежать его батюшке последних ударов секиры издыхающего тирана. Лишь сослали семейство опричь на Вагу.

Захирели псковские свободолюбцы в необжитом краю. За сохой пришлось самим ходить боярам. Перебиваться с хлеба на воду. Братья смирились, а младший, Замятка этот, дерзнул вырваться из нищеты и низости.

Атаманская натура, бойкий язык притягивали к нему отчаянных. Мог бы он по своему замаху и на Большую дорогу людей вывести, да смешливость нрава удержала, плясовитость и дурашливость. Тоже шайка вокруг него образовалась, но, слава Богу, не татинная, а лишь глумливая.

Парнем начинал он в родной Судроме со Святочных игрищ. Изумлял сельчан, обрядившись щукой – рогожный куль обливал водой на морозе, – такой осклизлый, блестящий и вваливался в избы. Песни отпевом (вопрос-ответ) девки у него играли, сидя в два ряда – на скамье и на доске под потолком. Первым во всей округе он и кафтан обрезал выше колен (до сраму).

И званье «коренного парня» получил за то, что, которая девка от него рожала, та, как по мановению уды Господней, всегда счастливо выходила замуж под приговор: чей бы бык не топтал, а телёночек наш.[99]

Уже на первом проходе по Важской земле с ватагой бесчинников отважно выдвинулся Замятка в заводилы – молодостью своей, умом и неуёмностью. Если уставшие за день потешники из его ватаги шли в шинок, или клопа давили на постоялом дворе, то Обух тёрся среди торгового люда, захаживал к властям в съезжую и для уплаты гудошного тягла, и для упреждения бесчестия (гонений и побоев).

Но более всего – непомерного любопытства ради.

Таким образом проник Обух в торговые хитрости своего времени, вознёсся законником выше какого-либо там приказного дьяка.

С его умом как раз бы в подьячие и дальше ступень за ступенью. А он, помня унижение отца, службой царёвой брезговал.

В народе, однако, в кабаке ли, на торгу усаживался на чурбак вездесущим и, взяв в руки шутейные скипетр с державою, жаловал «подданных» своим вниманием. Вовсе не шутя разрешал тяжбы, указывал ходы в чащобе лукавой законности.

13

…Деревню одурачить что сено в валок скатать – деревня одним лишь пришествием чародеев захватывается в полон.

Городок скоморошинами растрясти что лежалый зарод зимой вилами растащить.

Упарились гудошники на проходе от ворот Важского селища через гущу ярмарки. Даже медведь на задках кружечного двора с устатку сразу пал наземь, словно загнанная лошадь. Коза над ним встала – зацепи клыком, вот тебе и живая кровь. Но у косолапого сил не оставалось на битву. К тому же с кованым намордником много не повоюешь.

На высокий кол водрузили потешники заплатанный шатёр, и табором развалились вокруг.

Онучи сушили. Кто-то начерпал воды из колодца. Мочили сухари, задрёмывали. А иной гашник разворачивал, считал медь на ладони в предвкушении чарки водки…

Горбун в землю глядел, подсмаркивался, дёргал плечами и бурчал под нос:

– По гвоздям пропастям, чтоб ни ночи ни дня… Кобыла в мыле по зыбям мечись… На свисток отзовись…

И трижды сплёвывал.

Перебил его голосок Тимохи:

– Дядя, а можно я с болванами поиграю?

Раешника от этого детского «дядя», почти «тятя», передёрнуло и словно бы в землю воткнуло.

Просипел он снизу из-под горба с напускной грубостью:

– Гляди, чтобы носов не отколоть…

14

Обух вихрем налетел, и не один.

Рядом с ним, голенастым, путался в полах кафтана кривоногий усадистый Надея Каркавый, торговец селёдками из Холмогор.

Купец подрядил скомороха, чтобы опорочить спорователя (конкурента) с Белого озера – снетком торговал белозерец от монастыря, беспошлинно, потому перебивал цену, вводил холмогорца в разор.

Заговорщики скрылись в шатре.

Через некоторое время полог откинулся и Обух позвал:

– Давай к нам, Авдеич!

Горбун вошёл.

Посреди шатра на куске дерюги лоснились мясистые рыбины. Пенилось пиво в братыни.

Обух уселся на пятках, словно племенной вождь. Боком, на локоть, лёг Надея Каркавый.

Горбун, чтя главенство, поместился чуть поодаль – сиднем, грибом-моховиком, вытянув вперед непомерно длинные ноги в огромных лаптях.

Беседу вёл Обух.

Допрашивал холмогорца, что за рыба у белозёрца – снеток. На вид и на вкус. Где вражеский обоз стоит.

Много ли монахов в монастыре.

Числится ли белозерец этот в «рыбной сотне» или самозванно вторгся в закон.

На чьей стороне приказные дьяки. Сколько мзды оставлено на воеводском дворе. Сам-один белозерец дело ведёт или в посредниках у англичан.

В эти времена Торговые приказы крупных российских городов были завалены челобитными русских купцов.

Жаловались, что англичане их «от своих промыслов отбили», и они «оскудели и велико одолжали».

Просили «урезонить» заморских торговцев.

Царь долго не поддавался на уговоры.

Лишь в 1649 году вышло высочайшее повеление о запрете английской торговли по той причине, что англичане в этот год «государя своего Карлуса убили до смерти».(Имеется в виду революция Кромвеля.)

15

Мало-помалу и горбун на «военном совете» стал подавать свой голос. Сначала невнятной уркотнёй. А потом и складно.

– Селёдка-красотка. Снеток-свистунок…

Так и пошли вперемешку дельные разговоры с басенными.

И с каждым шутливым присловием горбуна всё бодрее глядел Надея Каркавый. Всё чаще подливал пива в корец баюна. Подымался в нём дух от едких насмешек над соперником.

Уговорились завтра сойтись на торговой площади.

…От двух селёдок