Дассария - Абай Тынибеков

находятся дополнительные вражьи силы. Быстрой победы, как он рассчитывал, одержать не удалось. До наступления темноты ему следовало принять важное решение: или прекратить боевые действия и уйти на свой берег, или продолжить натиск и одолеть врага, ставшего удобной для поражения живой мишенью.

Солнце уже коснулось нижним краем линии горизонта, когда сянь-ван отдал приказ к общему отступлению. Стремительно отойдя в лес, войска хуннов перешли реку, разместив с обеих сторон моста по две сотни лучников, и встали на отдых. Несмотря на наступление ночи, к шаньюю Мотуну Киок срочно направил гонцов.

* * *

Весь следующий день обе противоборствующие армии провели в своих лагерях, не предпринимая никаких действий в отношении друг друга и не нарушая возникшего без какой-либо договорённости перемирия. Наутро второго дня к аланам прибыли войска полководца Манса, о чём незамедлительно узнали хунны. При таком значительном перевесе сил противника Киок не помышлял о возобновлении сражения. Он допускал мысль о том, что враг мог попытаться перейти на его берег, но был уверен в невозможности такого манёвра, так как прохода через реку, кроме моста, не было, а его он успевал сжечь при любых обстоятельствах. Отныне его тяготили и другие думы.

Первое столкновение с войсками хозяев этой земли, – а в том, что это и были истинные её владельцы, он теперь нисколько не сомневался, – помимо их многочисленности свидетельствовало ещё и о хорошей их оснащённости и неплохой боеспособности. В сложившейся ситуации он уже не мог продолжать движения, дабы к установленному сроку освободить дорогу, по которой очень скоро должен был прийти сам шаньюй Мотун. Нельзя было оставлять вблизи от его пути огромную вражескую армию, представлявшую собой явную угрозу для властителя. Тщательно взвесив все возможные действия, Киок принял решение не покидать этих мест до получения велений Мотуна и заняться подготовкой территории, подходящей для размещения шаньюя и следующих с ним десяти родов, насчитывающих в себе более двухсот тысяч человек.

* * *

Гатун уже сумел совладать с собой и справиться с потрясением, которое перенёс при внезапном нападении неизвестного доселе врага, но не мог пока окончательно избавиться от тревожных мыслей относительно дальнейшей судьбы похода и от беспокойства за состояние духа своих воинов. Полководец Манс, наиболее приближённый из всех военачальников к главнокомандующему, ещё при разделении всей армии на две части, когда с Гатуном оставалась только тяжёлая кавалерия, понимал ошибочность такого решения, но не смел возразить ему, так как таким своим поступком, как он полагал, мог подвергнуть сомнению способность полководца и друга умело править вверенными ему войсками и мудро властвовать над людьми. Теперь же, увидев исход всего, что произошло в его отсутствие, Манс был поражён до глубины души случившейся бедой, сокрушаясь по поводу своего давешнего нерешительного поведения, граничащего с малодушием и в итоге приведшего к столь печальному результату, который внес неуверенность в успех предпринятого похода на самом решающем его этапе да к тому же ещё поверг в унылое настроение всех воинов, тем самым значительно ослабив имевшиеся весьма выгодные позиции армии.

И Гатун, и Манс, находясь порознь, были всецело поглощены думами об одном и том же. Каждый относился к сложившейся ситуации как к личной трагедии и воспринимал её с невероятной досадой, и оба мучительно терзались гнетущим душу стыдом, терпя поистине невыносимую сердечную боль. Они, как только могли, старались не попадаться друг другу на глаза, умышленно избегая встреч, при этом очень ясно осознавали неизбежность предстоящего тяжёлого разговора, всяк чувствуя свою вину и великое прегрешение перед неповинными ни в чём погибшими людьми. Но это была война, и если простые воины довольно продолжительное время обходились без ненужного общения между собой, то полководцы в силу возложенных на них функций и обязанностей такое позволить себе не могли, им это было попросту не дано. Несмотря ни на что, только им следовало держать совет, принимать совместные решения, определять всеобщую будущность.

Многие военачальники пытались понять, насколько долго способны выдерживать обоюдное молчание два самых главных лица, с небывалым упорством оттягивающие наступление того важного момента, когда должны быть окончательно определены дальнейшие действия. И он, этот значимый миг, не заставил себя долго ждать и, наконец, окончательно созрев, вне зависимости от волеизъявлений Гатуна и Манса подступил к ним неотвратимо, предвещая серьёзный и чрезвычайно ответственный диалог.

Манс без особого желания вошёл в шатёр главнокомандующего, сделал шаг и замер. Обычно всегда приветливый, очень радушный и чуткий к гостям, хозяин жилища Гатун сегодня был совершенно другим. Он задумчиво восседал у полыхающего очага, уставившись в него немигающим взором, крепко сцепив пальцы, и, казалось, не обращал никакого внимания на всё, что творилось вокруг.

– Правитель, позволь потревожить тебя… – почтительно обратился Манс.

– А, это ты, Манс. Конечно, проходи, присаживайся, – не отойдя ещё от дум, тихо откликнулся Гатун, бросив на него отрешённый взгляд.

Манс спокойно прошёл к очагу и опустился на одно из стоявших вокруг него походных сидений. Огонь с треском поглощал поленья, наполняя шатёр теплом и уютным светом, отбрасывая за спины сидящих причудливо подрагивающие тени.

– Если его вовремя не поддерживать, он обязательно потухнет. Не сразу, не вдруг, но очень даже скоро, – словно вслух продолжая свои мысли, по-прежнему тихо произнёс Гатун.

Крепкий плечистый тридцатилетний мужчина, полководец, прошедший весь путь от простого воина до верховного военного вождя, самого высокого воинского положения у племён аланов, обладавший безупречной осанкой и величавыми манерами, всегда с гордостью взиравший на окружающий мир, сейчас выглядел иначе, неузнаваемо, все своим видом вызывая жалость. Ссутулившийся, словно старец, сжавший плечи, подобно озябшей птице, бессильно облокотившийся на колени, он не имел ничего схожего с прежним – уверенным в себе человеком. Весь его немощный облик выражал некую обречённость, сопряжённую с отчаянием и безысходностью. Манс ещё никогда не видел его таким, отчего и дрогнул сердцем, уже сожалея о том, что совсем недавно злился и был готов разорвать его на части за допущенное нелепое поражение.

«Что с ним происходит? Мне, наверное, нужно было пораньше прийти к нему, поговорить с ним по-человечески, попытаться хоть как-то помочь ему и не доводить его до такого, почти безумного, состояния. В таком положении он явно не способен предпринять что-то полезное и нужное всем. Он сильно подав лен. Нет, похоже, не стоит затевать с ним серьёзного разговора. Он не готов к нему да и не выдержит нового переживания. Просто не сможет справиться с одолевающими его чувствами. Что же нам делать? Враг, вкусив нашей крови, притаился под боком. Он показал свою силу и узнал многое о нас.