Когда была война - Александра Арно

– оно ожило, скинуло с себя жёсткую ледяную броню и затрепетало в груди раненой птицей, забилось горячей кровью, сжимаясь – неистово, исступленно, безудержно. И только одна мысль металась в голове: не дать Промахновскому умереть. Он не имеет права умереть сейчас, когда она поняла, как сильно он ей нужен. Нужен до боли, до крика, до слёз. Нервы натянулись тугой струной. Промахновский, задиристый озорной парень с весёлым незлобивым нравом и тёплым взором стал для неё опорой, тихим пристанищем среди страшного, сметающего всё и вся урагана войны, а она этого даже не понимала. Не понимала, насколько он дорог ей, вплоть до этого самого момента.

Промахновский всегда стоял за её спиной, был тем самым сильным мужским плечом, на которое она опиралась, совсем того не замечая. Всё это время она пряталась за обличьем бесстрашной «русской волчицы», разжигая и подогревая в себе ненависть к врагу, тогда как там же, за той же маской до сих пор жила и другая Лиза – хрупкая слабая девушка, нуждающаяся в защите. Прежняя Лиза, которую она считала давно погибшей.

Время тянулось неимоверно медленно, минута казалась часом. Лиза кусала губы, ощущая на языке солёный привкус крови, и со страхом вглядывалась в лицо Промахновского. Когда наконец в камеру, прижимая к груди истрёпанный клеёнчатый чемоданчик без ручки, вошёл врач, она словно сумасшедшая бросилась к нему и что было сил вцепилась в плечи. Глаза её горели безумным огнём.

– Помогите ему! – срывающимся шёпотом приказала она.

Военврач отстранил её и, стуча сапогами по бетонному полу, подошёл к лежанке. Наверное, когда-то она служила кроватью для какого-то арестанта, а теперь стала операционным столом. Врач присел, положил набок чемоданчик и, щёлкнув замочками, откинул крышку. В холодном свете сверкнули хирургические инструменты. Он ловко натянул белые резиновые перчатки, взял ножницы и склонился над Промахновским.

Лиза вышагивала из угла в угол, до мяса обгрызая ногти. В камере царила тишина. Обстрел закончился, и туча из пыли и чёрного дыма понемногу рассеивалась, открывая взгляду потемневшее, усыпанное крупными звёздами небо. На помощь врачу пришёл его помощник, молодой, лет двадцати от роду, санинструктор Загорский, и теперь они вместе колдовали над Промахновским. Тот не приходил в себя. Лиза успокаивала себя тем, что так, наверное, даже лучше – запасы морфия у них закончились, а снабженцы не приезжали вот уже неделю.

– Всё, – наконец объявил врач.

Лиза остановилась. Промахновский лежал на животе, рядом стоял забрызганный кровью медицинский лоток, а в нём лежали скальпель и зажим.

– Он будет жить? – спросила она с надеждой. Внутри всё сжалось в комок и заледенело. А что если скажет «нет»?..

– Будет, будет, – буркнул врач. – Ничего страшного с ним не случилось, органы не задело. Повезло. – Он стянул с рук перчатки. – По касательной осколок прошёл.

Лиза с облегчением выдохнула и заулыбалась, но тут же на глаза навернулись жаркие слёзы. Нервное напряжение спало одним махом, и она почувствовала себя дико усталой – ломило виски, голова трещала, из желудка поднималась тошнота.

– Ну, не хватало только сырость разводить, – заметил врач.

Лиза подскочила к нему и, крепко обняв, расцеловала в обе щёки.

– Спасибо! Спасибо вам!

– Это моя обязанность, – ответил тот и отодвинул её от себя. – Скажите лучше ребятам, пусть в медпункт его перенесут.

К утру Промахновский пришёл в себя. Всю ночь Лиза просидела рядом, скрючившись на неудобном скрипучем стуле. Мигала слабеньким огоньком коптилка, в узкое окно-бойницу заглядывала печальная луна, безразлично взирая на Лизу своими большими глазами, а за толстыми стенами плескалось Ладожское озеро. Уже чувствовалось приближение зимы, воздух становился ломким и льдистым, вырываясь изо рта облачками пара, и оседал на траву голубым искристым инеем. В комнате было холодно, и Лиза снова и снова подтыкала Промахновскому одеяло, подбрасывала в печку тоненькие корявые хворостинки – то ли яблони, то ли дикой вишни – и они громко трещали в ржавой бочке.

– Товарищ старший лейтенант… – вдруг прорвался сквозь пелену сна знакомый голос, и Лиза встрепенулась.

Промахновский с улыбкой в усталых глазах смотрел на неё, чуть повернув на подушке голову. Она подскочила.

– Старшина!

– Что, ранило меня?

Лиза закивала и, опустившись с ним рядом, взяла его руку в свои. Он сжал пальцы.

– А тебя? Тебя не зацепило?

Он говорил хрипло, с усилием, перед каждой фразой делая глубокий вдох. Лиза наклонилась к нему и коснулась губами бледной щеки.

– Не зацепило меня, Саш.

Некоторое время оба молчали. Она уткнулась лбом в его плечо и крепко зажмурилась. Душу до краёв наполняло что-то тёплое, щемящее, и Лиза с радостью вбирала в себя каждую частичку, каждую мельчайшую кроху этого живого чувства. Промахновский обнял её одной рукой за шею.

– Чего это на тебе лица нет, товарищ старший лейтенант? Случилось что?

Лиза подняла голову и посмотрела ему в глаза. Под ними пролегли тёмные круги, но в самой глубине плясали так хорошо знакомые озорные искорки. Он шутил. Шутил в своей обычной дурацкой манере.

– Хватит, – шепнула Лиза, взяла его лицо в ладони и принялась покрывать поцелуями. В горле першило. Она чувствовала губами каждую шероховатость кожи, каждый её миллиметр, а по щекам катились горячие слёзы. Промахновский тихо смеялся.

– Товарищ старший лейтенант, не по уставу это – целоваться в армии. После войны целоваться будем.

– Пошёл к чёрту, дурак, – сдавленно сказала Лиза.

Он улыбался бескровными растрескавшимися губами.

– Вот, значит, как тебя добиться можно. Под пули кинуться. А я всё голову ломал.

– Дурак, – повторила она и наигранно сердито сдвинула брови.

На небе занималась неяркая осенняя заря и карабкалась по отвесным стенам Орешка, пробираясь в бойницы и щели. Запахло морозом и снегом. А Лиза всё прижималась к Промахновскому, улыбаясь сквозь слёзы блаженно-счастливой улыбкой. Как же долго, как долго она держала взаперти свои чувства, страшась их, не выпуская наружу, и только сейчас поняла, какой невыносимой тяжестью они, непризнанные и порицаемые ею же самой, лежали на сердце. И как легко оказалось просто дать им свободу.

Она боялась, что любовь искалечит и добьёт её, а оказалось наоборот – она залечивала старые саднящие раны, дарила лёгкость. Нельзя на войне жить только войной, ожесточаться, озлобляться, добровольно облачая себя в непробиваемую броню. Потому что жизнь не кончилась.

И Лиза как никогда остро чувствовала себя живой.

8.

Лиза безотрывно следила, как мигает тоненький огонёк коптилки. Он будто исполнял какой-то танец: то тянулся вверх всем своим пламенным телом, то вдруг оседал обратно, бесновался, пытался высвободиться из плена гнутой жестяной банки, и с яростью бился