Когда была война - Александра Арно

class="p1">– Я его в первый день войны видела, когда по крепости бродила. Они меня тогда за призрака приняли. – И с ненавистью сквозь зубы выплюнула: – Я рожи их поганые до гробовой доски помнить буду. В аду вспомню.

Промахновский чуть слышно засмеялся, его рука легла ей на плечо.

– Ты среди немцев уже настоящей легендой стала. – Он заглянул в прицел. – А почему пулей его не угостила?

Лиза не знала. Она не знала, почему не убила его тогда, и почему не убила сейчас, но, передёрнув плечами, уверенно ответила:

– На десерт оставила. Что-то мне подсказывает, что не последний раз с этим ублюдком видимся.

Вечером весь гарнизон собрался в комнате отдыха на празднование дня рождения ефрейтора Левченко – ему исполнялось сорок три года. Кто-то притащил гармонь и исцарапанную гитару без одной струны, и в тесном мрачном помещении зазвучала весёлая музыка. А Витя Елесин даже умудрился соорудить торт: несколько ломтей чёрного хлеба полили неизвестно откуда взявшейся сгущёнкой, а сверху воткнули ровно сорок три щепки – тоненьких, как былинки. Левченко, загадочно улыбаясь, задул их одним махом и схватил нож. Каждому досталось по небольшому кусочку «торта» с морковным эрзац-чаем в гнутых, потемневших от времени алюминиевых кружках.

На праздник заглянул и майор Конев, в качестве подарка преподнеся ефрейтору пачку папирос – редкость в Орешке. По большей части солдаты курили самокрутки, заворачивая махорку в вырванные из книг жёлтые листы. Левченко тут же принялся угощать ребят папиросками, и через пять минут под потолком комнаты отдыха витал крепкий сизый дым. Нестройным хором затянули грустную песню: «На позиции девушка провожала бойца, тёмной ночью простилася на ступеньках крыльца. И пока за туманами видеть мог паренёк, на окошке на девичьем всё горел огонёк…» Промахновский накинул на плечо ремень гармони и заиграл. И Лиза вдруг вспомнила танго, что он играл для неё – задиристое, громкое, ритмичное.

– Когда ты научился на гармошке пиликать? – спросила она его, когда он пригласил её на танец.

Гармонь перешла в руки именинника, и он, взяв сперва несколько неверных аккордов, заиграл вальс. Танцевала Лиза не особенно хорошо, но Промахновский уверенно вёл её.

– Да лет в пятнадцать ещё, – ответил он. – Парень один научил в детдоме.

– Ты детдомовский? – удивилась Лиза.

Он кивнул. А потом, когда праздник закончился и бойцы отправились спать, рассказал ей историю своего детства.

– Я одно знаю точно, – говорил он, смоля подаренную папироску и выпуская густые струи дыма и щуря глаз, – что родился в девятьсот двадцатом. Я себя чётко начинаю помнить лет с пяти. Вырос на улицах, беспризорником был… – Он покрутил папиросу в пальцах, затянулся. – Вроде и были у меня родители, а может, и не было их. Не помню. Только что-то такое смазанное, как сон далёкий. У нас с мальчишками своя банда была, бегали, еду выпрашивали у прохожих. Иногда гнали взашей, иногда перепадало что, булку дадут, конфету, пирожок. Однажды дядька один целый пятак отвалил. Я никому не сказал, накупил на всё сладостей и в одну харю, значит. От пуза наелся. Потом схватил патруль и в детдом меня. Вот, в общем-то, и всё.

– А имя? Ты его знал или в детдоме дали?

Промахновский засмеялся.

– Патрульные, можно сказать, назвали. Схватили, спрашивают, значит: «Тебя как зовут?» А я возьми да выдай: «Александр Сергеевич Пушкин!» Имени ж у меня не было. Пацаны почему-то Кочергой кликали. Ну, патрульные и говорят, мол, Александр Сергеевич Пушкин у нас уже есть, а вот Сашкой можешь остаться. Так и остался. Фамилию нянечка дала, почему Промахновский… – Он вздохнул. – Да чёрт её знает, дуру старую. Но так и записали: Промахновский Александр. А настоящее своё имя, от рождения, не знаю я, Лизок. Если оно у меня вообще было. Может, меня как котёнка на улицу вышвырнули, безымянного.

Лиза обняла его за шею. Душу наполнило щемящее сопереживание, к горлу подкатил ком. У неё семья погибла, но она хотя бы выросла не на улице… с папой и мамой выросла. А кому-то так не повезло.

– Кто такой Пушкин, я тогда не знал, – закончил рассказ Промахновский. – Читать умел, вот как-то на памятнике и вычитал.

– Сашка… – сдавленно шепнула Лиза и прижалась носом к его щеке. – Бедный мой…

– Да никакой не бедный. – Он тоже обнял её и крепко прижал к себе. – Ты у меня есть, как я бедным могу быть?

И снова её накрыла волна эмоций и чувств: сопереживания, нежности, любви. Сердце сжималось и трепетало в груди. Всё у них будет хорошо – вот только война проклятая закончится, и всё у них будет. И счастье, и радость, и большая дружная семья.

– Я тебе детей нарожаю, хочешь? – шёпотом спросила она.

– Прямо сейчас? – шутливо изумился Промахновский. – Нет, давай с этим делом погодим пока. Вот немца прогоним, тогда и о детях думать будем. А пока что ещё даже не поженились.

– Не сейчас. После войны.

– После войны – хочу. – Он приподнял её лицо за подбородок и поцеловал в губы. – После войны, Лиз, целых пять детей хочу. Три мальчика и две девочки.

– Хоть десять, – пообещала Лиза. – Ты только меня любить продолжай, как от родов растолстею.

– А ты меня любить будешь? Если да, то я тебя любую буду любить. Даже если станешь застревать в дверях.

Они захохотали. Лиза положила голову ему на плечо и задумалась. Вот закончится война… А когда она закончится? Когда их счастье не будет находиться под немецким прицелом? Они ведь имеют на него право – на вымученное, выстраданное счастье, которым они должны насладиться сполна за все эти страшные годы. Ей хотелось просто жить без страха перед случайной пулей, по-настоящему, на полную катушку жить.

– Саш… а когда война кончится?

Он пожал плечами.

– Когда победим, тогда и закончится.

Лиза помолчала. В самодельной печной трубе раненым волком завывал ветер, слышался плеск воды: волны яростно наползали на берег, словно стремясь смыть его, и сердито, неистово рокотали. Лиза отстранённо слушала их гул, думая о своём. Раньше она боялась мирной жизни, теперь же мечтала о ней. Мечтала, но в то же время не знала, как будет жить – страна выжжена, опустошена врагом. Всё, что было, они разрушили и сожгли. Миллионы парней и девчонок уже никогда не вернутся домой, миллионы вернутся калеками. Сколько лет и сколько неимоверных усилий и трудов им потребуется, чтобы восстановить хотя бы малую часть того, что унёс ураган войны? Лиза не боялась работы. Она боялась обернуться назад и увидеть свой любимый родной край лежащим в руинах.

– Дрянь война,