Когда была война - Александра Арно

им требуется. А возмездиями пусть бог или кто там над людьми главный занимается, не её это дело. Всех немцев она в одиночку всё равно не покарает, так что кара должна их сама как-нибудь настигнуть. Без её непосредственного участия.

Утром, едва только начало светать, гарнизон занял свои боевые позиции. Лиза не спала уже давно – за всю ночь ей удалось только пару часов вздремнуть. Она всё думала и думала о войне, о будущей победе, о мирной жизни. А вдруг мир не наступит никогда? Только временное перемирие – чтобы отдышаться, набраться новых сил и опять ринуться в смертельный бой? Почему люди вообще воюют друг против друга, что побуждает их брать в руки оружие и идти убивать? Власть, политика, идеи и убеждения – чего они стоят, когда на твоих глазах погибают юные парни и девчонки? Патриотично ли мёрзнут в окопах бойцы, с мыслями ли о возвышенной государственной идее терпят жуткий голод, вшей и бесконечную вездесущую грязь?

Нет, каждый на войне сражается за самого себя. За право просто жить так, как хочется, за синее небо над головой, за простор пшеничных полей и ширь зелёных лесов. Сражается, чтобы растить своих детей. За возможность ходить открыто и ничего не боясь.

Операция началась ровно в семь утра по московскому времени. Орешку в ней отводилась вспомогательная роль: поддержать огнём на первом этапе силы второй ударной армии. Были подготовлены пушки и гаубицы. Лиза с Промахновским почти четыре часа пролежали на позиции, не отрываясь от прицелов.

Одним из командующих «Искрой» был Жуков. И провалить её они не имели права – не только потому, что операция была разработана с особой тщательностью и вниманием, но и потому, что следил за ней лично Сталин. Стратегически важно обеспечить Ленинграду железнодорожную связь со страной, иначе потом придётся немыслимо извернуться, чтобы выбить немцев прочь. Они и без того чувствуют себя тут хозяевами. Пришла пора показать, чья на самом деле это земля.

Но полноценно поучаствовать в операции Лизе не довелось. Когда началось массовое наступление и заговорили пушки Орешка, немцы принялись яростно обороняться. На крепость обрушился шквал артиллерийских ударов, и один из осколков перебил ей плечо. Лиза почувствовала боль не сразу; только по руке, от ключицы до запястья, пробежал неприятный холодок и обхватил за шею невидимыми щупальцами. Пальцы разжались, и винтовка соскользнула на пол. Она оттянула воротник гимнастёрки, хватая ртом внезапно пропавший воздух, и глянула на своё плечо.

Кровь хлестала фонтаном. В глазах потемнело, и Лиза в панике ухватилась за выступ в стене. Тёмно-бордовые пятна быстро расползались по ткани рукава и на груди, крупные капли падали на пол и впечатывались в сковавший его тоненький слой синеватого льда красными кляксами.

– Саша… – позвала она. – Саш…

Он порывисто обернулся. Тело стало ватным, обмякло, и Лизу утянуло в чёрную пропасть. Сознание появлялось короткими проблесками. Словно сквозь плотный слой тумана она видела испуганное, побледневшее лицо Промахновского. Он бежал куда-то, неся её на руках, и хрипло, с надрывом говорил:

– Терпи, терпи, Лизонька! Терпи, моя хорошая! Почти пришли! Сейчас, Лиза!

Сильно трясло. Ей почему-то вдруг подумалось, что ещё совсем недавно она тоже тащила его, раненого, в укрытие, а теперь вот они поменялись местами. Вновь поднялась туча красной пыли и угрожающе нависла над гарнизоном. И будто раскаты грома громыхали где-то взрывы, стрекотали сухо автоматные очереди. Губы растянулись в слабой улыбке.

– Сашка…

Потом её сковала невыносимая боль. Хотелось кричать, но Лиза не могла издать ни звука – сдавило грудь, руки и ноги опутали невидимые, но прочные цепи. Из обступающей её со всех сторон пелены раздавался знакомый голос военврача, воняло нагретым спиртом и ещё чем-то непонятным, горьким. В поле зрения мерцал тусклый белый огонёк свечи. Он становился всё меньше и меньше, удалялся от неё, пока не превратился в колеблющуюся точку и не исчез совсем. Лиза порывалась встать, но не могла шевельнуть даже мизинцем. Тело перестало повиноваться ей.

Возвращение в реальность было болезненным и тяжёлым. По левой стороне груди растеклась острая ноющая боль, спину ломило, по лицу градом струился пот. Во рту пересохло, и сглотнуть никак не получалось. Лиза кое-как разлепила свинцовые веки и тут же снова смежила их – дневной свет казался нестерпимо ярким, резал глаза. Она с трудом вдохнула и отвернулась. Воздух тоже стал другим – густым, тягучим – и никак не хотел проходить в лёгкие. Каждое, даже самое малейшее движение причиняло боль, которая безжалостно впивалась в тело горячими щипцами.

Она лежала одна в медчасти. Снаружи, за тяжёлой кованой дверью, царила тишина, в узкое окошко протискивались лучи холодного солнца. Лиза снова открыла глаза и увидела кусок удивительно синего для зимы неба, на котором висели похожие на рваную вату облака. В голове отчаянно гудело.

Заглянул Промахновский.

– Лизок! – обрадованно воскликнул он, увидев, что она пришла в себя. – Слава богу!

Она слабо улыбнулась ему и поманила к себе здоровой рукой. Он вошёл и сел на край койки, взяв её руку в обе ладони. Глаза светились облегчением и счастьем.

– Двое суток почти провалялась. Я испугался.

– Ну, я же танк с прицелом, – напомнила ему Лиза и тихо засмеялась. – Как операция прошла?

Промахновский поправил одеяло, нежно погладил её по волосам. Лизу тошнило, боль скручивала мышцы жгутом, и её хотелось снова провалиться в спасительную бездну без сновидений. Рука будто горела в огне.

– Хорошо прошла, – ответил он. – Сбежали немцы, блокада прорвана. Уже поезда в Ленинград пошли. Потерь среди гарнизона у нас нет. – И, чуть подумав, с улыбкой добавил: – Из двести пятнадцатого телеграфировали. «Спасибо за огонёк» передали. Мы им крепко на переправе помогли.

– Значит, на пятёрку, – обрадовалась Лиза.

– Ага, – подтвердил Промахновский. – Говорят, всем ордена выдадут. Красного Знамени. Ну, или если не их, то Кутузова уж точно дадут.

Через полчаса пришёл военврач. Размотав затвердевший от высохшей крови бинт, он внимательно осмотрел рану. На его лице не отражалось никаких эмоций, только кустистые брови сосредоточенно сдвинулись на переносице. В круглых очках в тонкой оправе дрожали смазанные солнечные блики.

– Ну что? – слабым надломленным голосом спросила Лиза. – Жить буду?

– Будете. – Он снял очки, сунул их в нагрудный карман и устало потёр глаза большим и указательным пальцами. – Ранение у вас не смертельное, но…

– Что? – поторопила она его.

– Возможно, не сможете владеть рукой, так как раньше.

– Как понять? – Лиза попыталась приподняться, но боль не позволила этого сделать, уложив обратно на подушку.

– Серединный нерв, кажется, повреждён, – несколько неуверенно ответил врач.

Лиза разозлилась.

– Кажется?