Тума - Захар Прилепин

зимней осаде случилось памятное вам… – голос его по-тележьи поскрипывал. – В Азове, как имали его, полонили мы янычаровых детей. И казни их – не предали! Потому как поп азовской церкви святого Иоанна Крестителя вступился за них.

– Было! – зашумели на кругу. – Пригрели!

Осип задрал подбородок, распушив бороду:

– А отцов их побили мы. Чад же окрестили тогда ж. И взяли к себе, и неукам дали выучку казачью християнскую. Творили с ними общую молитву. Ходили на исповедь, причастье принимали. И оставались с нами они все лета, что с тех пор миновали, а лет тех – числом девять. Но в зиму сю, ведаете вы, казаки-атаманы, пять тум, янычарово отродье, ушли со стен в татаровя. За все те девять лет, должно, не выгорела в них злая обида. Поганство утробу их точило, как червь, и проточило до самого сердца…

Осип тяжело оглядел круг:

– Да простят-помилуют меня, вашего атамана, те дети янычаровы и тумы, кто имени Христова не предал и не предаст впредь до смерти. Однако ж ныне прошу казаков-атаманов порешить, чтоб каждый тума, порождённый некрещёной матерью, а тако ж прижившийся от янычарова семени, а тако ж басурманившийся в полоне, – вышел с круга. И ждал до другого круга. И на другом кругу порешим за них. Я ж напомню, что казачье право не допускать на круг тум имеется, и свершается такое не впервой!

…до азовского сиденья казаки, случалось, брали в жёны татарок, и всех иных чалматых дочерей, а то и жидовок, мало думая о том, какими вырастут казачата.

Да с той поры казаки попривыкли шутить, что наутро, как обженятся, татарки, ногайки да туркини становятся усаты.

Жонки ясырные воистину старели скорей русых, словенских. Песен казачьих не ведали, колыбельных не певали, доброму житью с казаком обвыкали долго…

Всё реже казаки просили на кругу забрать в жёны басурманскую дочку. Всё чаще брали в жёны обретённых на поисках славянских полонянок: тех, что не хотели возвращаться в свои украйны, а то и запамятовали, в какую даль идти к отчему порогу.

Полукровок становилось всё меньше средь казаков. А если выпадала судьба жить с басурманкой по рождению, неизменно крестили каждую, и опекал тех новообращённых поп Куприян с особой ревностью.

Михримах, родившая Ивана и Степана, давным-давно была схоронена.

Закрывая глаза, Степан едва помнил лик её. Имя матери никто в их курене не произносил.

Оттого он поначалу и не уразумел, о ком же ведёт речь Осип-атаман.

Огляделся, чтоб узреть иных азовских тум, – и тут же ожёгся об острое, как сабля, лицо Ивана. Его, пошедшего в мать, иной раз, желая озлить, кликали казаки не «Иван», а – «Имам».

Старший брат сразу разгадал атамановы слова – и глядел оледенелым взглядом на попа Куприяна. То ведь поп, накануне, поименовал атаману всех, рождённых во грехе от басурманок, тум.

…казаки заспорили. Потёк несогласный перегуд.

Всё злее кричали:

– Пусть выйдут, не серчая!

– Прав атаман!

– На другой круг перерешим!

…всё клонилось, чтоб признать атаманову правоту.

Иван круто, пихнув стоявшего рядом казака, развернулся и, не опуская глаз, пошёл с круга, неся плечи прямо, как полные паруса. Когда ж кто не сторонился – раздвигал людей, как тёрн.

В проторенную Иваном, не успевшую сомкнуться дорожку ступил и Степан. Обивая тяжёлые локти, шёл следом, чувствуя свою голову, как головню, вытащенную из костра.

…не желая делить жуткую тужь даже с Иваном, поскорей свернул в самую заросшую улочку, оттуда в другую, кривую; прибавил шага, спеша сам от себя прочь.

Никак не мог вытрясти из памяти мельком увиденного отца. С онемевшими глазами, и в четверть скулы не повернувшись в сторону сынов, тот глядел в самую средину круга, на белые конские волосья атаманова бунчука.

…ноги привели Степана на татарское кладбище.

Последние сажени до могилы, как одержимый, пробежал, тяжело отмахиваясь руками, будто бег тот был по встречной воде.

Пал на колено и трижды ударил ножом в землю, – вскрипнул поперечный камешек, – произнеся чужим, без дыханья, клёкотом:

– Клятая! Клятая! Клятая!

VI

Как вернулись с невольничьего рынка – ляха не застал.

Был теперь один.

…в ночи пробудился: многие конные шли по городу. Надрывались собаки. Скрипели повозки. Гул отдавался в земле, на которой лежал.

Уселся, вжимая ладони в землю. Руки ощущали трепет земли.

Стража во дворе перекрикивалась. В голосах слышалась тревога.

В окошке виднелось, как взлетают искры факелов.

…на зорьке нестройно заколотили барабаны. Обрывисто взвывали трубы.

Донёсся верблюжий рёв.

…ногайский улус, должно, явился.

Походило, будто Азов-город изготовился на брань с казаками.

…с утра повеселевший Степан, бережно ступая, обходил, как свои хоромины, темницу.

Посидел в ляшьем углу: не перебраться ль сюда?

Приметил: лях выцарапал на стене – должно быть, на латыни, – надпись. Огладил пальцем ладные буквицы.

Разворошил солому: не потерял ли чего пан на добрую память?

Почуял: Абидка стоит у самой двери, глядит в щелину.

Развернулся – и, глядя Абидке в глаза, поманил его:

– Абид, кир ичери, ялварам сени! Сана бир сёзюм вар. (Абид, зайди, молю! Слово для тебя имею. – тат.)

Абидка тут же пропал.

…час спустя Степан заслышал в проходе знакомый шум: тащат сено.

Молдаванин скинул у дверей щедрую охапку. Пахнуло ветром, волей.

Степенно вошёл с граблями Абидка. Уронил их к ногам Степана.

– Темизле бу ери, кяфир! (Приберись, неверный! – тат.) – велел.

– Бир сёз ичюн хал, Абид (Останься на словечко, Абид! – тат.), – попросил Степан, подняв раскрытые ладони.

Абидка сощурился, ожидая.

– Абид, билирмисин, – сирп Таврияямы кетмиш? (Не знаешь ли, Абид, – убыл серб до Таврии? – тат.) – упираясь на грабли, Степан поднялся, не сводя при том глаз с татарина.

Тот молчал, не ведя бровью.

– Гжегож насыл? Она не олмуш? (Как там Гжегож? Что с ним? – тат.) – ещё спросил Степан, не смущаясь ответным молчанием. – Эр джевабыны одерим, Абид (За каждый ответ плачу, Абид. – тат.), – добавил.

– Не иле одейджексин? (Чем же ты заплатишь? – тат.) – спросил Абидка, дрогнув бровью.

– Мана сирп пара ёлламыш, амма сен вермемишсин (Мне ж серб слал, а ты не передал. – тат.), – ответил Степан. – Лех да ёлламыш! (И лях слал! – тат.)

– Лех ёлламамыш (Лях не слал! – тат.) – с разлёта проговорился про серба Абидка.

– Мана Мехмет верир! (Мне Мехмет даст! – тат.) – посулился Степан.

– Не хадар одейджексин? (Сколько заплатишь? – тат.)

– Эр джевап ичюн ярым кумюш. (Полдирхема за каждый ответ. – тат.)

– Одемезсен ач калырсын, олене кадар (Не заплатишь – будешь голодный, пока не сдохнешь. – тат.), – пообещал Абидка без угрозы в голосе. – Сор. (Спрашивай. – тат.)

– Азак ве казаклар арасында барыши ким