Тума - Захар Прилепин

уродзоны есть польском полонянком, чы полякем, ктуры выехал на Сичь? (Пан казак рождён польской полонянкой, или поляком, ушедшим на Сечь? – пол.) – спросил торговец.

– Пан казак рождён русаком, – ответил по-русски.

– Отчего пан казак знает польску речь? – спросил на чуть округлом, чужеродном его гортани, русском языке лях.

– Уши научили.

Торговец сдержанно усмехнулся.

– Разумный пан казак. Заберёте нож своей пани?

IV

Из оврага веяло свежестью. Где-то в зарослях блеяли козы.

Минька и Степан, конные, въехали в узкую улочку. С обеих сторон за поломанными, кривыми плетнями лежал сад. Было по-сентябрьски маревно и лениво. На взгорке татарская баба в деревянных сандалиях и шароварах выбивала половик.

Со взгорка увидели чарши: череду, вдоль кривой улицы, торговых лавочек.

– …турки и татаре – не слишком торопливы, – делился Минька; едва уступая всадникам, азовские люди уходили с пути: старик с огромной корзиной на плечах, калечный с костылём, баба в фесе с малыми детьми, висящими на ней, как виноград. – Иной раз мнится, что и вовсе ничего не вершится тут… У всемилостивейшего султана, Стёпка, во дворце, не совру, столько прислужников, сколько на всём Дону казаков не водится. Будто в муравейнике бегают… А пошто, куда, откуль… Должно, и у московских бояр такое ж? Ты не обитался в боярских хоромах случаем?

– Бог миловал.

Минька неясно чему засмеялся, привычно сипя. При смехе у него твёрдо торчал наружу самый кончик языка.

Миновав торговые лавки, ушли узкой, в одного коня, дорожкой в сторону, – и вдруг выехали сразу в середину невольничьего рынка.

Базар пах мочой.

…невольники, невольницы, их чада: Степан разом увидел множество разноплеменных несчастных лиц.

Люди стояли, сидели, лежали под открытым небом. Полуголые, в своих, ещё не поизносившихся платьях, переодетые в рваньё. Одни ошарашенно глядели вокруг. Другие были тоскливы и понуры. Третьи спали.

Азовские люди, бродя, зубоскалили, разглядывали рабов, цокали языками.

…за длинным плетнём, по соседству, мычал и блеял скот, щёлкали кнуты, орали погонщики и торговцы. Оттуда густо несло тёплым навозным духом.

Конными, Минька и Степан неспешно двинулись вдоль невольничьих рядов.

За спиной кричали:

– Бах, не эллер, не омузлар! Таш ташиябилир – уч йил ольмез! (Смотри, какие руки, какие плечи! Камни таскать – три года не умрёт! – тат.)

На другой стороне ругались:

– Кёле ихтияр фалан дегюл! Кимсе ебеди дегюл! Юстелюк бу качма биле истемез ве дахи аяккабы дикер! Сщени зенгюн эдер! Сатун ал, иши гюжю унут, Аллаха хамдю сена эдерсин! (Зря ты говоришь, что старый раб! Никто не вечен! Но этот даже не попытается бежать! Зато шьёт любую обувь! Сделает тебя богатым! Купишь – забудешь про всякий труд, только молиться будешь и славить Аллаха! – тур.)

…по виду черкесы, в недавних ссадинах, были перевязаны одной верёвкой, закреплённой на врытом в землю столбе. Торговец в ногайском платье подал им кувшин воды. Отпивая понемногу, они передавали друг другу кувшин связанными руками.

…тут же, безо всякой привязи, сидели возле своего татарского торговца армянские рабы. Их оглядывал покупатель из жидов. Они, не вставая, переговаривались на своём языке. Жид кивнул торговцу – тот, подняв за ухо одного из армян, толстым пальцем задрал ему губу, показывая зубы невольника. Вскинул вверх безвольную руку армянина: жид, приблизившись, оглядел подмышку. Следом торговец, будто коню, согнул босую ногу армянского раба, показывая ступню.

…дальше стояли чёрные как смоль рабы – с длинными, будто маслеными телами. Руки чёрных рабов доставали почти до колен, а ладони светились, словно залитые воском.

…подле продавали славянскую, не поднимающую глаз, стриженую девку лет десяти, в одной рубахе.

…тут же – будто одурманенного, варёного евнуха.

…богатого османского покупателя сопровождал смуглый безбородый хиромант в длинном узорчатом кафтане с разрезами на боках до самых колен и в сапогах с загнутыми носами. Рука его была обёрнута вышитым шелковым платком. Едва касаясь молодого греческого раба, он глядел в его протянутую ладонь, покачивая головой.

…у покорной и губастой, как жеребёнок, эфиопки покупатель в длинном шерстяном плаще высматривал в покрытой мелкими, чёрными как смоль кудряшками голове гнид. Знаками принудил её присесть на корточки. Сам так же присел рядом, чуть позади её, и, закатив глаза, стал бережно копошиться пальцами в её промежности.

Рядом торговали ещё одной невольницей.

– Шекернен бесленмиш! Озю да локум киби! Я хавунлары? Татлы хавунлар! О хавунлары эллеринле басхаламах истерсин? (Сахаром вскормленная! Сама – как зефир! А её дыни? Сладостные дыни! Хочешь мять те дыни в руках? – тат.) – кривоногий плечистый татарин взял в обе руки тяжёлые, будто даже переспелые груди молодой, с распущенными русыми волосами бабы, мягко приподнимая их.

У неё были широкие скулы при остром подбородке. Изумрудные её, миндалевидные глаза под светлым покатым лбом смотрели в сторону соседнего, напротив и наискосок, ряда. Там, никем не сторожимый, стоял светловолосый отрок: её сын.

Минька отгонял махрой нагайки приставшую пчелу.

– На баб, что ли, слетелись… – засмеялся.

Чуть дальше, приметил Степан, сидели на земле сечевики. Бугрясь узлами, шеи их крепила толстая верёвка, а руки у каждого были связаны за спиной сыромятными ремнями. С поросших ершистым волосом голов ниспадали хохлы.

Степан не хотел ехать мимо них и потянул поводья, выворачивая Цыганка в поперечный боковой ряд.

– Казак!.. – раздалось совсем близко. – Казак!

Оглянулся, ещё не веря, что зовут его, – и поймал изумрудный, к нему обращённый взгляд.

Как она разгадала его – бог весть.

– Откупи меня!.. Меня да сыночка, казак! Христом-Богом прошу! – русоволосая протянула руку к нему.

Распахнула сжатый кулак, словно выпустив птицу.

Голос её спеленал душу. Мягкие губы её были полуоткрыты.

Задумав игру, Минька легко соскочил с коня. Уверенно прошёл до неё.

Почти в самое ухо дыхнул:

– Моли его. Он в силах.

Круто обернувшись, предложил, оскалив белые зубы:

– Вели, Степан сын Тимофеев! Сторгуем ладушку!

Одним движеньем чудесных рук она спрятала груди за распущенными волосами.

– Казак, молю тебя! – почти пропела она. – Стёпушка! Родный!..

Торговец, прихватив невольницу за локоть и задев лицо её пальцами, заново убрал волосы с груди, хвалясь товаром.

– Краше всех в белом свете стану тебе! – сказала она. – Братику ли моему ненаглядному! Мужу ли моему! А хозяину коль – то холопкой кабальной!

Степан как окоченел.

– …колыбельные буду тебе спевать вместо матушки, казак мой, Стёпушка!

…отвернувшись, с лицом, сведённым судорогой, Степан ткнул Цыганка пятками; переломанная нога отозвалась болью в темени.

– Стёпа!.. – расслышал.

…звала, как с парома.

Половину обратного пути над ними, крича, летала чайка.

– Кыш, окаянная! – ругался Минька.

Щёки его пошли красными пятнами. Глаза пьяно блуждали. Зубы кипели белой слюной.

– …а жидовку запомнил? Как лоза!