Тума - Захар Прилепин

Как и все казаки, почитал он икону Иоанна Предтечи – ей в черкасском деревянном соборе Воскресения Христова молился особо, часто.

А ещё почитал, как и все казаки, иконы Архангелу Михаилу, Николаю Чудотворцу и Стефану – архидиакону и Чудотворцу, первому мученику христианскому, побитому камнями за проповедь о Господе Христе.

В честь святого Стефана и наречён был Разин в день декабрьский, по рождению, именем своим.

С тех пор как хворал в незрелости раскалёнными смертными хворями, и был вымолен и выбран остаться средь живых, – знал Степан множество молитв.

И белые заговоры, и обереги ведал: от ран ножевых, копейчатых, стрельных, сабельных – чтоб те раны не болели, не щепели, не свербели.

На всякое оружье и на приплод скота заговоры помнил. От порчи и от сглаза. От бешеной собаки и от укуса змеи. От огня и от воды. От пыточной муки. От трясовицы, грыжи, горячки, золотухи, ячменя, бельма. И от потницы у коня, и на отсуху присохшей бабы.

И чёрные заговоры помнил, да не заговаривал ими, и не вспоминал, и зло не баловал дружбой, чтоб хворь не налипла с того зла на язык.

Не умершие сызмальства казачьи малолетки, почитай, и не хворали вовсе. Матерея, обрастали кожей в три слоя, и те три слоя наросли на Степане. И в том тоже были свои веданья, не помещавшиеся в ученье, но хранимые самой его плотью.

Кого хвори не трогали, тех прорежала брань ратная. Треть сверстников Степана повыбило в тот год, когда татарвой взят и сожжён был Черкасский городок. Ещё треть была перебита в чёрную осадную зиму. Оставшуюся треть разметало в иные лета: кого увели в полон с покоса и гульбы, кто был побит насмерть в дозорных выходах, кто в засадах, кто при татарских напусках, кто на море в поиске за зипунами.

Из раннего малолетства у него не осталось ни одного дружка: и все их забавы, драчки на кулачках, купанья и рыбалки без остатка сгинули – даже и спросить, кроме Ивана, было не с кого: что приснилось, а что репьём зацепилось, оттого что вправду было.

А скольких ещё сам Дон перехоронил. Звался он Тихим, оттого что тихо прибирал, топя в своих стремнинах. Степан же с Иваном в день по семь раз пересекали Дон с берега на берег со своими лошадями, приучая лошадей к выносливости и теченьям. Наскоро связав из тростника плотик, на том плотике сплавляли за собой оружие и порох, и привозили в сухости на любых ветрах и под бурливыми дождями.

Помнил он, в какие сроки и по какому пути уходит и возвращается всякая птица.

Умел определить час дневной по цветам степным, и ночной – по звёздам.

Помнил, что если бьёт в ноздри запах жёлтой кувшинки – жди непогодь. А булькает сом – жди дождя ведром.

По окрасу воды мог понять, где на всякой реке брод, где омут.

Степан ходил гульбой на лосей, на зубров, на оленей, на сайгаков, на диких лошадей. Бил птицу: тетеревов, куропаток, уток, гусей. Промышлял чёрную лисицу, бобра и выдру. Ловил белугу, осетра, карпа, стерлядь, щуку, судака.

Рыбий лов его был бреднем, вентерем, перемётом и сапеткой, кою сам плёл из краснотала. К ручному лову тоже был сноровист. Зимой же глушил рыб, идя с топором по тонкому льду.

Степан умел выдолбить каюк.

Как всякий поживший казак, мог вести речь, подавать знаки – не лицом к лицу, языком и губами, – а издали, огнём и дымом, или подбрасывая шапку, или птичьим перекриком, воем, лаем.

Степан выучил, как ходят татаровя и ногаи на московские и посполитные украйны, как сбираются и рассыпаются ватаги их. Разумел, как гонят они верблюдов зимой, чтоб те топтали дорогу их коням, и мог прочесть по снегу число прошедших воинов, слуг и невольников, коней и верблюдов, и сказать, чем они гружены.

Умел собрать лук из деревянных рогов и дуги, с костяной рукоятью, с роговыми подзорами-наконечниками, приладить тетиву из сухожилия. Мог крепить на тростниковой стреле гусиные перья так, чтоб стрела летела высоко, била метко. Мог пустить одну за другой десять стрел и всякой расщепить камышовый стебель с двадесяти сажен.

Но средь ногаев, помнил Степан, случались и лутче лучники. Оттого, что лутчий лучник тот, кто все годы свои только что из лука и бьёт. У казака ж иных забот имелось премного. Казаки постигли пушечное дело, и Степан постиг, а ногаи – нет. Казаки ведали морское дело и дело абордажное, и Степан ведал, а ногаи – нет.

В одну весну, Степан помнил, казаки срубили в обычную величину борт, как у турских каторг: чтоб мальцы обучались на него взбираться. Борт укрепили на длинных лесинах. И Степан малым взбирался на ту каторгу, не раз рушась с неё и наземь, и на воду. А после имал те каторги уже на морях, руша других – тех, кто был там. Оттого что ведал теперь, как падать об землю и об воду, как зарываться в землю, в песок, в бурьян и в снег, как тонуть и воскрешаться со дна, как не замёрзнуть в озверелый мороз и не пожечься в пепелящую жару, в степной пожар, в лесной пожар, в частые пожары черкасские.

Помнил он, помимо всего, как именуют нынешнего короля Речи Посполитой, и как именовали прошлого. Слышал, что шляхта дерзит тому королю править, всё верша поперёк.

Помнил, какие имена носят поганый султан османский, поганый хан крымский, и всех мирз ногайских помнил к тому ж.

Со многих земель воинов видел и выучил навыки их. Как идут на рать персы и туркмены, и калмыки как, и башкиры, и армянские вои, и грузинские, и абхазы, и осетины, и черкесы, – всё ведал. И что за рать мушкетёрская у народа фрязи – тоже.

Сам губил и янычар, и черкесов, и посполитных гусар, и венгров, и волохов, и прочих.

Видел к тому ж множество немецких воителей, имевших свой строй, свою выучку, и учивших тому московских стрельцов.

Но никакой воинский строй не был выше казачьего разуменья.

Не выше его разуменья были известья о том, как добрый мореходец прозваньем Колумб шёл и шёл по морю, и дошёл к земле индийской. С тех пор у берегов индийских ходили свои вольные люди, и у них были свои поиски, как и у казаков. Поиски те вели их знатные атаманы, и про имена те казаки тоже слыхивали. Божий свет был превелик, но, как всякому зверю,