Тума - Захар Прилепин

Васильевича имал с государем татарский город Казань – под водительством походного атамана Сусара Фёдорова. И как забрали Казань и побили поганых, Сусар испросил у государя пожаловать казакам Дон для промысла – государь и пожаловал. До того дня казаки обитались тут как волки, а стали – как казаки… Ибо что пожаловал государь православный – то Христос пожаловал.

Ларион перекрестился, приосанился и стал всматриваться вдруг собравшимся взглядом в ему одному ведомое иголочное ушко.

– И тогда государь Иоанн Васильевич призвал казаков свершить крестное ему целование. Казаки ж ответили, что служили и впредь будут служить не за крестное целование, а за совесть, а крест мы и так на груди носим… – Черноярец потянул руку поискать гайтанчик на своей шее, но пока искал – забыл. – А татарский город Астракань, в коем нонче сидят царёвы воеводы, имали изначала государевы полки, да татары вернули город себе. И тогда Астракань заново имал для государя походный атаман Войска Донского Ляпун Филимонов сын… А в ливонскую войну взял крепость Смельтину и многие места немецкие походный атаман Петруша Пронец. А шибирское ханство – взял походный атаман Ермак Тимофеев сын. Так мы государю все земли округ нас, как самобранку, расстелили… И первой столицей казачьей стал городок – не серчайте, угодники мои, – прозванием Ебок. И войсковым атаманом избрали Михайло Черкашенина. И с той поры русский царь жалует нас и одаривает за службу. А из городка Ебка первые казаки судили на кругу и знай ибли всех непослушных государю московскому соседей. И Мишка приступал на Азов, и был близок Азов к паденью, да царь призвал казаков на войну с ляхами, и на ляшской войне сгиб тот атаман. А потом и государь Иоанн Васильевич преставился, и сын его Фёдор Иоаннович преставился, и воцарилось на Руси паскудство и свирепство… А я, от кабалы сбегая, прибёг на Дон, детушка, при атамане Андрее Кореле, а был тот атаман с земли курляндской. Тогда столица казачья была уж в Раздорах. Корела атаман был – всем атаманам вожак. Характерник! Поверил Корела, что Димитрий, убиенный в Угличе, сын государя батюшки Иоанна Грозного, не сгиб вовсе, а прятался у ляхов. И Корела со станицей ходил на него смотреть, и принёс нам весть: то и есть сын государев, новый государь, убегший от боярской казни. И все казаки поверили в то, и пошли мы с нашим атаманом Корелой за Димитрия, чтоб привесть его на царство. А на царстве сидел тогда обманом дворянский сын, татарин Борис Годунов. И послал Годунов на нас полки свои. Мы укрепились с Корелой в городе Кромы, и было нас с тыщу казаков, а вкруг нас – полки Бориса Годунова, числом в сто тыщ! Весь городок они пожгли – а мы нарыли нор и подкопов, и вылезали то в тылах, то пред носом их… Потом, тридцать лет спустя, когда казачье войско, и батя твой тоже, забрали Азов, и сидели там, – хитрость ту подкопную усвоили они из нашего кромского сидения… Как зачинали годуновские полки обстрел – мы в норы, и песни там играем: в норах любые ядра нипочём были нам. Как обстрел отгремел – мы уж сидим на валах, целим, и бьём смертным боем всех на приступ идущих. Прости, Господи, все прегрешения наши!.. Много тогда погубили православного люда. Горами лежали вкруг Кром! И сидели мы с четыре месяца, и вся царская рать топталась у Кром тех. А прознав о том, что Борис Годунов скончался, вышли мы из города, и били, и гнали всё годуновское войско. И пришли мы к Москве, и вырвалися на самую Красную площадь, и вослед нам вошёл туда царевич Димитрий…

Степан от волненья стал как кружёный: отчего ж Господь не сподобил ему родиться казаком пораньше?

Он старался не дышать, не шевельнуться, чтоб не прервать деда, память которого как прохудилась на неслыханные до сих пор Степаном старины.

Дед сам разволновался и, перехватив посох, рыхлил им влажную землю у ног, но глядя не туда, а во всё то же иголочное ушко, куда вдел свою неразрываемую нитку, прошивая ей прошедшее.

– И, усадив Димитрия на царство, мы были допущены к руке царской прежде московских боляр. И стали мы, Стёпа, в обороне самого Кремля, и зажили сахарной жистью. И сколь было тогда нами, казаками, выпито вина – столь в Дону за год водицы не протечёт мимо Черкасского городка… А и дело своё знали: боярина Шуйского, первым начавшего вести речи, что Димитрий, приведённый нами на царство, и не царь вовсе, а лжепомазанник, – схватили мы, и едва не порешили.

– Отчего ж не порешили, дед?

Дед твёрдо установил посох, крепко сжал его.

– Оттого, что стали сами понемногу втайне гадать, что ж за царь такой – телятину жрёт, а в жёны взял ляшку, в лютеранскую веру крещённую, а пир-свадьбу играли в Велик пост. Неужто правду глаголет боярин Шуйский? – засомневались мы. А ежли прав, значится, мы не христово казачье войско, а собачье отродье и сатаны согласники!.. Шуйский же, войдя во власть и видя наш разброд, с охран кремлёвских нас убирал понемногу, сменяя на ляхов и шведов. И в день, когда пришли Димитрушку, царя нашего, убивать бояре и дворяне московские, мы по кабакам сидели, глаза свои, беременные бесстыдством, заливали, и не вступились за него. А явились только опосля поглядеть, как мёртвого царя уложили на прилавок посередь Красной площади, а в рот ему весёлые люди засунули дудку. Замазали они его дёгтем и навозом, и тем тешились… А закопали его на божедомке, как шиша подорожного, без гроба.

– Царя?.. – переспросил шёпотом Степан.

Дед не отвечал.

– И каждую ночь его из могилы земля выпихивала, – рассказывал, будто ослепший, дед. – …И он с утра лежал поверх земли, нагой. Порешили его тогда сжечь; а он – не горит. За то порубали его на куски. Загнали те куски в пушку и стрельнули его мясом в ляшью сторону…

Степан быстро перекрестился.

– …тогда он заново явился с ляшьей стороны, – рассказывал, старчески зазвенев голосом, дед. – Со всё тою же ляшьей женою, к тому ж брюхатой! И всё заново завертелося пуще прежнего…

Степан облизнул губы. Он будто захмелел.

– Рассудили мы с казаками тогда так, – продолжал дед Черноярец, и голос его построжел, а лик ужесточился. – Мы ж видали, как тот был порублен, – и ежли он воскрес, и жена к нему вернулась и признала его, – значится, за ним то ли пречистый приглядывает через своих угодников, то ли нечистый смотрит