Тума - Захар Прилепин

На углу той же улочки кафеджи закрывал кофейню.

Все заведенья поблизости были уже заперты, и курильщики кальяна разошлись.

У сапожной лавки Минька, оставаясь верхами и нарезая воздух нагайкой с зажатой пальцами плетью, отчитал сапожника. Сапожник, часто кланяясь, держался поодаль, чтоб не стеганули по лицу. В губах он держал мелкие гвозди. Никак не отвечая, то и дело по собачьи приподнимал губу.

…нарастал гул голосов. Едко пахло дымом.

Путь их лежал к азовскому майдану.

Двигались всё тише: мешали сонмы азовских людей.

Взбудораженно, разноязыко гудела речь татарская, черкесская, греческая, турецкая.

Еле, друг за другом, двигались маджары, рыдваны, телеги.

Насилу миновали последний затор.

Повозка проскрипела мимо ярящегося костра, чей жар порывом коснулся Степанова лица.

У костра татары с лоснящимися лицами раскаляли железные клейма и щипцы.

Задувал свежун. Разлетались, рдея и золотясь, злые искры.

Тут же лили масло на здоровые, заточенные колья. Крутились, визжа, сальные, перепачканные татарские дети.

Протиснувшись, загнали повозку в тень под яблоню, рядом с арбой.

В той арбе сидели или полулежали на соломе свадебно наряжённые, с выгоревшими до желтизны усами рослые янычары. На них были зелёные, на чёрных пуговицах, кафтаны и красные подкованные башмаки с пристёгнутыми к ним штанами. На головах – длинные войлочные шапки со свисающими капюшонами (они именовались «рукавами»), а у одного вместо шапки – чехол от ружья.

За спиной у каждого – короткий топорик: казаки называли их мотыгами. Ружей и саадаков не имелось ни у кого: нынче все они явились соглядатаями.

– Кими гетюрдюлер? (Кого привезли? – тур.) – крикнул янычар с когда-то разрубленной и криво заросшей губой.

– Карындашумы (Брата. – тур.), – ответил Минька с коня, не глядя на вопрошающего.

– Билюрюз сенин карындашун (Знаем мы твоего брата. – тур.), – сказал тот же янычар. – Сопасы ние йок карындашунун? (Отчего без своего кола пришёл брат? – тур.)

Другой, похожий на цыгана янычар, спрыгнув с арбы, подошёл к Степану. Вынул из-за кушака кинжал. Взял Степана за ворот. Дважды провёл наточенным ножом у самых Степановых глаз.

Несколько янычар засмеялись, зашевелились. Стали смотреть, чем продлится забава.

Минька, не обращая на то внимания, оглядывал прибывающие толпы.

Янычар очень сильными пальцами потянул Степана за ухо, склоняя его голову. Тут же взялся за нос, задирая Степанову голову вверх. Будто выбирал: срезать ему ухо или порвать ноздрю.

Перехватил Степана за шею, давя большим пальцем на кадык.

Схватил в железную щёпоть бороду, пробуя, насколько крепко растёт. Коротко махнул кинжалом и срезал кусок бороды. Сунул те волосы Степану в самые зубы, глубже пропихнув пальцем.

Вразвалку отошёл.

…как волна, по толпам покатил предчувственный гомон.

По кругу площади везли на мулах хоругви. Державшие их татары неистово кричали:

– Алла-Алла! Алла-Алла!

Степан сплюнул в сторону мокрым куском бороды.

Толпа, раскачиваясь, вопила в ответ.

Люди грудились, раскрывали рты, как рыбы в садке.

Разведённые в четырёх углах площади костры, будто бы от крика, запылали ещё пуще.

…вослед за мулами прошла рысцою конная полусотня янычар.

За ними, безо всякого порядка, вооружённые ружьями, почти бежали пешие азовские татары в кожухах шерстью наружу и в тюрбанах.

Выстраиваясь цепью, они сдерживали толпу.

Вдруг, словно на толпу с небес широко брызнуло кипящее масло, люди заголосили, завыли, затрясли головами. Иные же – засмеялись.

Несколько янычар перебрались на повозку к Степану, став на ней в рост, чтоб всё видеть. Цыганистый янычар уселся на осла спиной к ослиной голове.

…меж пешими татарами, спотыкаясь, ошалелые, брели пленные казаки. Угождая толпе, их непрестанно пихали.

Казаков было семеро.

Глаза их блуждали. Головы были непокрыты.

Пленных вели по кругу. Стража нарочно отстала от них – и тут же в казаков полетели огрызки, камни, палки.

Они, почти не уклоняясь, озирались, как в лесу посреди озверевших деревьев.

…Степан знал каждого. Они были с Маныча.

По одежде выглядело, что пленили их – на походе, сутки или двое назад.

Все были поранены.

У идущего первым молодого, сутулого казака был вырван кусок щеки. Сквозь мясную дыру торчали зубы.

У другого было срезано ухо, и на том месте накипел чёрный кровавый шмат, с оладий величиною.

Шедший третьим казак был самый старший. Невысокий, седоусый, ёрш совсем белых волос на голове, с искривлёнными внутрь ногами, он прижимал руку к распоротому брюху так, будто придерживал там живую рыбу. Говорил что-то, но за гомоном было не разобрать.

И только когда казаки подошли к самой их повозке, Степан расслышал.

– Потерпите, деточки, скоро помрём, скоро помрём… – громко повторял седой.

Дрогнув, глаза в глаза он угадал Степана.

На расстеленной шкуре, в конопляной чобе, в тёплых чувяках, Степан сидел посреди янычар.

Взгляда своего не отвёл.

…длилось всё долго, долго.

Когда подносили раскалённое добела железо, затихала вся площадь. В те мгновенья можно было расслышать, как липнет кожа к железу, и плоть издаёт частый, как рвущееся полотно, треск.

– Залепите мя, залепите! – подбадривал палачей седоусый. – А то кишка выползла! Залепите! Эх!..

Казакам разбивали молотками пальцы.

Щипцами драли рёбра.

Они долго крепились. Потом, не сдержавшись, закричал во весь голос безухий казак:

– Как камень!.. Как железо и медь!.. Лежат в сыроматерой земле!.. Век векущий… ни чуют, ни видят!.. ни удару, ни уразу, ни щипоты!.. ни опухоли век повеку, и так же бы яз… раб Божий!.. Ни чул! Ни видял! Ни огня!.. Ни пыточныя казни крепкия!.. И от всякаго камени!.. И от всякаго железа!.. И от всякаго древа дубравнаго… ни чул бы!.. Ни чул! Ни чул!

Он всё глядел и глядел на колы, которые, будто дитя в лохани, поливали маслом – любовно, обильно.

…не помня себя, заголосил другой.

Толпа зашлась от ликованья. Бабы азовские тянули себя за щёки, словно у них чесались зубы и вылуплялись глаза.

Чада визжали. Мужи, взрыкивая, колотили себя в бока.

…казаки, перекрикивая азовские толпы, взвывали к Христу и Богородице.

Дразня их, ещё жарче надрывались, ревели азовские люди.

…спустя два часа толпа устала заходиться в оре и хохоте.

Крики одобренья раздавались всё реже.

Казаки, сорвав глотки, только клекотали…

…до колов дошло, когда уж начал загустевать вечер.

Всех семерых – кровоточащими, горелыми кулями – оттащили на дощатые помосты, выложенные возле нарытых, но не присыпанных ещё ям с криво торчащими оттуда колами.

Татары в толстых рукавицах вынули первый кол – ошкуренный, склизкий, белый до сахарности.

…стало совсем тихо. Лишь чайки вскрикивали.

Палач с крутого замаха вдарил огромным молотком по основанью кола. Толпа ахнула и червиво зашевелилась, чтоб лучше разглядеть.

Кол вошёл в казака наискось.

Толпа недовольно загудела