Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Шэнь Цунвэнь

еды. Кто желал раскошелиться, садился за такой стол и вытягивал пару палочек, и тогда к нему подходила добела напудренная женщина с выщипанными в тонкую линию бровями и спрашивала: «Братец подпоручик, не желаете ли наливки? Не желаете ли ханшина?[125]»

Те, в ком играло пламя настоящего мужика, шутливо, как завсегдатаи, разыгрывали возмущение со словами: «Наливки? Я тебе дите, что ли, наливку мне предлагать!» Тогда бамбуковый черпак нырял в большой чан и струился в глиняную чарку крепкой водкой, которую тут же подавали к столу. В лавках разных разностей продавали американские лампы и керосин, свечи и бумагу. В масляной лавке было тунговое масло; в соляной — голубая хоцзинская соль. В суконных рядах можно было добыть хлопчатобумажную пряжу, ткань, хлопок, а также черный креп, который обычно наматывали на головы. А в лавочках лодочных снастей и вовсе чего только не находилось — иногда у входа в ожидании своего покупателя мог лежать даже якорь весом в 100 цзиней, а то и больше. Те, кто жил наймом лодочников, также обитали на улице Хэцзе; двери этого дома были открыты с утра до ночи, и через них туда-сюда сновали одетые в синие сатиновые куртки[126] судовладельцы и неприбранные лодочники. Это место напоминало чайную, только чаем здесь не торговали, не было и курилен, однако посмолить никто не запрещал. Хоть сюда и приходили по делу, все лодочники, все гребцы и бурлаки соблюдали непременное правило: не ссориться, ведь собирались здесь главным образом затем, чтобы «поболтать». «Болтовня» в первую очередь касалась «большого начальника»; обсуждали местные события, торговлю в обеих провинциях, «новенькое» в нижнем течении. Встречи и сбор денег проходили по большей части именно здесь, здесь же и бросали кости, по количеству выпавших точек определяя победителя. Торговый интерес этих людей сводился к двум вещам: лодкам и женщинам.

В любом торговом городе рано или поздно возникают обязательные институции; у торговцев и моряков есть определенные потребности, и вот в этом крошечном пограничном городке, в домах на сваях по улице Хэцзе, появились некие дамы. Эти девушки либо приходили из окрестных деревень, либо вслед за солдатами сычуаньской армии после того, как тех перевели в Хунань; они носили платья из поддельного заморского шелка поверх штанов из набивной ткани, выщипывали брови в тонкую линию и сооружали огромные прически, надушенные и умащенные дешевым маслом.

Днем, когда работы не было, они сидели у дверей и мастерили туфли, красными и зелеными нитями вышивая на мысках фениксов, либо расшивали поясные кошели для любимых лодочников, изредка поглядывая на прохожих, — так и коротали время. А иногда стояли у окон, выходивших на реку, глядя, как торгуют лодочники, и слушая, как они поют, карабкаясь по мачтам. С наступлением же ночи они одного за другим по очереди принимали торговцев и моряков, добросовестно исполняя долг, положенный проститутке.

Проститутки в пограничном городке были просты под стать местным нравам — встретив нового гостя, требовали деньги вперед, а уж затем закрывали двери и предавались необузданным страстям; если же приходил завсегдатай, то плату оставляли на его усмотрение. Проститутки жили в основном за счет торговцев из Сычуани, а высокие чувства берегли для лодочников. Влюбленные, покусывая друг друга за губы и шею, давали клятву, уговаривались «в разлуке с другими не баловать», и тот, что уплывал, и та, что оставалась, безрадостно коротали сорок или пятьдесят дней, сохранив в сердце образ далекого друга. Особенно тяжко терзалась женщина; она не находила себе места, и, если мужчина не возвращался в назначенный срок, часто грезила, как к причалу пристает лодка и возлюбленный, неловко спрыгнув на берег, мчится прямо к ней.

Однако бывало, что у женщины возникали подозрения, и ей снилось, как мужчина поет с мачты совершенно в другую сторону, а ее и не замечает. Те, что послабее духом, бросались во сне в реку или начинали курить опиум, сильные же характером хватали тесак и бежали прямиком к лодочнику-предателю. Их жизнь проходила в стороне от остального мира, но, когда слезы и счастье, дары любви и утраты ненависти врывались в их повседневность, они, как и другие молодые люди в любом другом месте, проникались этими чувствами до мозга костей, их бросало то в жар, то в холод, и они забывали обо всем на свете. От остальных людей они отличались разве что большей простотой, временами граничащей с бестолковостью, но и только. Мимолетные связи, долгие браки, встречи на одну ночь — то, что женское тело становилось предметом сделки, не казалось им низким и постыдным; свидетели тоже не судили так строго, как могли бы судить люди образованные, и не презирали их. Эти женщины ставили долг превыше выгоды, всегда держали слово и, даже будучи проститутками, были надежнее городских, так любивших порассуждать о добродетели.

Начальника речного порта звали Шуньшунь. Когда-то он служил в цинской армии, а во время революции был сержантом в знаменитом 49-м наземном полку. Другие офицеры вроде него либо прославились, либо лишились голов, а он вернулся домой, хоть ноги его и болели от похождений юности. На скромные сбережения он купил шестивесельную лодку из белой древесины и нанял нищего капитана возить груз из Чадуна в Чэньчжоу и обратно. Ему везло, за полгода с лодкой не случилось ничего дурного, и, пустив в ход заработанные деньги, он женился на белокожей, черноволосой и небедной вдове. Спустя несколько лет у него было целых четыре лодки, лавка и двое сыновей.

Но простота и прямота не дали ему разбогатеть, как, например, торговцам тунговым маслом, — дела его шли успешно, но его окружало столько друзей, с которыми он был настолько щедр и которым так рьяно бросался помогать, что состояние не состоялось. Ему и самому доводилось перебиваться одним зерном, он понимал тяготы тех, кто оказался вдали от дома; он знал, что такое крушение надежд, — а потому к нему шли за помощью и моряк, разорившийся из-за потери лодки, и демобилизованный бродяга-солдат, и странствующий ученый-писец, и он никому ни разу не отказал. Делая деньги на воде, он щедро ими делился. Пусть у него были больные ноги, он оставался на плаву; пусть шаг его был нетверд, он относился к людям справедливо и бескорыстно. Прежде все разбирательства на воде были до крайности просты, все вопросы — чья лодка повинна в столкновении, чья лодка нанесла ущерб человеку или другой лодке, — как правило, решались традиционным путем. Но для разрешения таких споров требовался пожилой и крайне уважаемый человек. Несколько лет назад, осенью, прежний