Любовь Советского Союза - Сергей Снежкин

фельдшера, семьсот с лишним страниц и на каждой описание человеческой болезни, а то и по две! И все, что любопытно, сопровождаются высокой температурой!

Милиционеры молчали, осмысливая услышанное.

– Чего делать? – мрачно спросил начальник, вспомнив свои предчувствия о неприятностях.

– В район везти. В больницу, – посоветовал фельдшер со спокойствием человека, знающего, что он ничем не может помочь умирающей.

– На чем? – возмутился начальник.

– На дрезине? – предложил милиционер, носивший за Галиной вещи.

– На дрезине не выдержит. Помрет в дороге, – сказал фельдшер, по-хозяйски усаживаясь за стол начальника.

– Здесь оставлять? – встревожился начальник.

– Здесь точно помрет. – Фельдшер открыл брезентовый портфель. – Спирт есть?

– Есть, – не понял начальник, но бутылку из шкафа достал.

Фельдшер достал из портфеля свою бутылку и начал сливать содержимое обеих в тазик с отбитой эмалью, стоявший под умывальником.

– Это что у тебя? – поинтересовался начальник.

– Уксус, – коротко ответил фельдшер. – Раздевайте ее, – приказал он.

– Как? – изумился начальник.

– Догола, – устало объяснил фельдшер.

Милиционер хрипло хохотнул, прикрываясь ладонью.

– Она ж… народная артистка… – засмущался начальник.

– Какая она народная артистка… – фельдшер с треском разорвал кусок полотенца, – она сейчас вобла… полутруп. Раздевай.

Начальник и милиционер, толкаясь и мешая друг другу, начали снимать с Галины жакет.

Голую Галину фельдшер обмыл смесью уксуса и спирта, набросил сверху ее одежду и милицейскую шинель.

– Она потеть будет сильно. Мокрое надо снимать и накрывать сухим. Через часа два еще раз протрите ее раствором…

Он налил в кружку остатки спирта и выпил.

– Нашли, – сообщил Берг вошедшему Туманову.

– Где? Что с ней? – ринулся к его столу Туманов.

– В каком-то… – Берг заглянул в листок, лежавший перед ним, – полустанок в Казахстане… что-то с шахтами связано… неважно! Там ее уже нет…

– Что с ней? – повторил Туманов.

– Она больна. Судя по сообщениям – тяжело, – ответил Берг.

– Чем больна? – закричал Туманов. – Почему вы не говорите мне?

– Потому что там пока не знают, чем она больна на самом деле, – спокойно объяснил Берг, – предполагают воспаление легких или тиф… сегодня ее должны привезти в Свердловск… там, надеемся, поставят окончательный диагноз.

– Черт! – схватился за голову Туманов. – Я чувствовал! Я знал! Не могла она просто так уехать из Ташкента! Товарищ генерал, Давид Иосифович, помогите мне! Я должен срочно вылететь… выехать… в Свердловск!

Берг сел за свой стол и вдруг попросил Туманова:

– Сядьте.

– Зачем? – встревожился Туманов. – Зачем мне садиться? Мне нужна ваша помощь, Давид Иосифович! А вы мне предлагаете садиться! Для чего?

– Сядьте, Кирилл Сергеевич, – посоветовал Берг, – поверьте, так будет лучше. Нам предстоит разговор.

Туманов сел.

– Я не понимаю вас…

– Вы не поедете в Свердловск, – твердо сказал Берг.

– Почему? – прошептал Туманов.

– Сегодня вечером вы отбываете на Брянский фронт.

– Давид Иосифович! – закричал Туманов. – Какой Брянский фронт? Какая командировка? У меня жена тяжело больна! Вы понимаете! Я сейчас же поеду к ней, будете вы помогать мне в этом или нет! – Туманов вскочил со стула.

– Сядьте! – крикнул Берг. – Майор Туманов, немедленно сядьте и прекратите истерику!

Приказ Берга вернул Туманова почти что от дверей. Он подошел к столу главного редактора «Красной звезды» и, садясь, спросил:

– Вы поможете мне?

– Да, я помогу вам, – твердо ответил Берг, – теперь сядьте.

Туманов сел.

– О жене не волнуйтесь. Из Свердловска, если хотите, мы постараемся с какой-нибудь медицинской оказией, будь то санитарный самолет или поезд, переправить ее в Москву… хотя, должен сказать… последствия ее поступка еще долго будут сказываться на ней и в первую очередь – на вас…

– Какого поступка? – не понял Туманов. – Заболеть может каждый человек.

– Речь не о болезни, – презрительно взглянул генерал-майор на своего корреспондента, – речь идет о самовольном оставлении вашей женой своего рабочего места, что является тяжелым преступлением по законам военного времени.

– Вы серьезно? – не поверил Туманов.

– Абсолютно, – кивнул бритой головой Берг, – ее поступок вызвал крайнее недовольство лично у товарища Сталина. Кононыхин передал мне, что товарищ Сталин, узнав о том, что ваша жена бросила картину, в которой снималась, и самовольно уехала из Ташкента, выразил свое осуждение ее поступка. Теперь понятно, почему я не разрешаю вам ехать к ней, а наоборот, посылаю на фронт… так сказать, от греха подальше?

– Понятно, – коротко ответил потрясенный Туманов.

– Получайте предписание и отправляйтесь на фронт, – приказал генерал-майор.

– Я не могу, – встал Туманов, – я должен ехать к ней.

Берг долго и внимательно смотрел на него.

– Кирилл Сергеевич… – наконец произнес он, – вы понимаете, что если вы сейчас самовольно покинете мой кабинет, то будете считаться дезертиром? Вы понимаете, что в этом случае уже никто не поможет ни вам, ни вашей жене? Вы понимаете последствия, которые повлечет за собою ваш поступок?

– Так точно, понимаю, товарищ генерал-майор, – ответил Туманов.

– Ну а если понимаете… к чему упорство! К чему весь этот провинциальный театр! – закричал, вставая со стула Берг. – У вас жена заболела! Эка, простите меня, невидаль! У Капитонова из отдела писем жена в начале войны под бомбежкой погибла, у половины редакции жены в эвакуации от голода пухнут, на заводах у станков по двенадцать часов работают, полстраны под врагами оказалось, и ничего! Все воюют, сражаются, работают! Идите и получайте предписание!

Туманов молча повернулся и вышел из кабинета.

* * *

Сквозь темень мелькнул далекий заснеженный хребет, спина милиционера в тулупе, трясущаяся перед ее глазами, дрожащая лошадь под снегом…

Галина, закутанная в Танькин платок, повернула голову… и увидела еще одного мужика в тулупе и фуражке с железнодорожными молоточками. Железнодорожник сидел у дизеля, положив руку на рычаг. Перед ее глазами дергались черные телеграфные столбы с провисшими от снега проводами. Потом появился Данияр, свертывающий на плече мохнатый аркан[121].

… а потом снова наступила темнота.

Ковров появился неожиданно – как из-за угла. Был в кожаной летчицкой куртке и в кожаном же шлеме.

– Толя! – обрадовалась Галина. – Ты откуда-нибудь прилетел или наоборот улетаешь?

– Ей нужно вколоть успокоительное, – услышала она чей-то незнакомый простуженный голос.

– Кто это? – спросила Галина.

– Нету… – ответил женский голос, – и папаверин[122] закончился…

– Впрысните хотя бы камфоры…[123] что-нибудь впрысните… так она не долетит… – раздраженно приказал простуженный.

– Кто это? – повторила Галина.

– Ты спи, – попросил ее Ковров, укутывая в свалявшийся солдатский тулуп, крепко пахнувший сыростью и псиной, – спи!

– Ты поведешь самолет? – обрадовалась Галина.

– Ну а кто же еще? – удивился Ковров и надвинул ей на лицо воротник тулупа…

… и опять наступила темнота.

Потом Галина увидела маму… Клавдия смотрела в сторону.

– Мама… – позвала ее Галина.

– Да… – мать спокойно повернулась к ней.

– Откуда ты приехала? – спросила Галина.

– Из Свердловска, – почему-то раздраженно ответила мать. – Скажи на милость: откуда я еще могла приехать?

– А Толик? – испугалась Галина.

– Ну и Толик, конечно, приехал… и тетушки. Все приехали. Как только Берг вызвал – сразу же и приехали, – на этот раз терпеливо разъясняла мать.

– А Кирилл? – спросила Галина.

– Про Кирилла я ничего не знаю. Пришли люди от Берга и отвезли на вокзал. Мы приехали, и я сразу же к тебе, – опять стала злиться мать.

– А куда приехали? Я где? – попыталась приподняться Галина.

– В Москве. В госпитале. – Мать помогла ей сесть на кровати.

– Что со мной было? – начала вспоминать Галина.

– Тиф, – коротко ответила мать.

– Дай мне зеркало! – после долгого молчания потребовала Галина.

Клавдия не шевельнулась.

– Дай же мне зеркало! – срывающимся голосом закричала Галина.

Клавдия достала из сумочки зеркальце в черепаховой оправе. Галина схватила зеркальце, слабыми трясущимися руками открыла его.

Она увидела свою обритую голову, на которой начали отрастать бесцветные волосы, запавшие глаза и невероятно худую шею, которая, казалось, состояла только из жил; охнула, упала на подушку и заплакала, закрыв лицо руками, чтобы мать не видела.

Клавдия вынула из ее рук зеркальце, бросила его в сумочку, защелкнула замок и подошла к окну, пережидая, когда дочь наплачется.

– Ну… я пойду, – вдруг сказала она, – я тебе ничего не принесла, потому что тебе ничего нельзя. Врачи говорят, что тебе сейчас хватает больничного питания. Ты, кстати, в генеральском госпитале лежишь… так что с питанием здесь вполне прилично.

– Где Кирилл? – спросила Галина, вытирая глаза уголком пододеяльника.

Клавдия