Любовь Советского Союза - Сергей Снежкин

class="p1">– В батальоне мы можем сегодня распространить… – полковник посмотрел на капитана, который с готовностью кивнул. – К вечеру все прочтут… изучат… и можно будет встречаться. – Полковник замолчал, ожидая, что решит Туманов.

– Останемся, – успокоил полковника Миша, – а пока нам бы еще чего-нибудь посмотреть… с бойцами поговорить, с артиллеристами… что вы можете рекомендовать? Только в атаку людей не посылайте.

Полковник покраснел:

– Да встречайтесь с кем хотите! Хоть с немцами! У нас секретов нет! Мы честно воюем! А атака была запланирована! – Он с вызовом посмотрел на Мишу. – Из-за вас перенесена на четыре часа! Да! Так что с того?

– Не сердитесь, – попросил его Туманов, – конечно, в этом вашей вины нет. Мы это понимаем. И с фотографиями… – Туманов замолчал. – Для нас это так же неожиданно, как и для вас. Перед бойцами я, конечно же, выступлю, – закончил Туманов.

– Товарищ полковник! – обратился к Туманову капитан. – У нас разведчики вчера немца взяли… капитана. Хотите посмотреть? Пока его в штаб дивизии не отправили… хороший немец! Капитан! – гордясь, повторил он.

– Хотим! – выбирая фотоаппарат, решительно сказал Миша.

Немец был спокойный и воспитанный. Он внимательно выслушивал задаваемые вопросы, думал, прежде чем ответить, а слушая, любезно улыбался, покачивая слегка головой и тем самым как бы подтверждая – что смысл задаваемого вопроса ему понятен.

Напрягался он только тогда, когда встречался со взглядом плечистого сержанта с автоматом – его конвоира. Сержант не сводил ненавидящего взгляда с пленного капитана и, казалось, в любое мгновение был готов голыми руками задушить немца.

Вопросы Туманова переводила пожилая женщина-лейтенант, в довоенном прошлом доцент кафедры иностранных языков Смоленского педагогического института.

Допрос проходил в блиндаже штаба батальона. Штабные офицеры курили у входа в блиндаж, выдыхая папиросный дым в приоткрытую дверь, не чувствуя, что своим присутствием они страшно смущают Туманова, который, во-первых, никого и никогда в своей жизни не допрашивал и не знал, как это делается, а во-вторых, не понимал, что он хочет услышать от этого на самом деле неинтересного и ненужного ему немца. Но немцы, тем более офицеры, в начальный период войны в плен попадали крайне редко, и потому этот капитан был гордостью всей дивизии.

– Кем вы были до войны? – спросил Туманов.

– Военным, – коротко ответил немец.

– Вы окончили военное училище?

– Да.

– Где?

– Товарищ полковник! – обратился к Туманову один из штабистов. – Мы об этом уже допросили. Протокол есть.

– Извините, – смутился Туманов, – о чем же мне тогда его спрашивать?

– О чем хотите, – равнодушно предложил штабист, – спросите его, почему немцы сволочами стали или, может быть, все время были, а мы не знали. А где учился, с кем женился и где какие их части стоят – это он нам все рассказал.

– Какие немецкие актрисы популярны в вашей армии? – спросил Туманов.

Немец переспросил, и переводчица еще раз повторила ему вопрос.

– Марика Рекк, Элеонора Шрайбер, Эльза Кангизер… – начал вспоминать пленный, – до войны была очень популярна Марлен Дитрих.

– Они приезжают на фронт?

– В нашей армии они не были, но я знаю, что на фронт они приезжали.

– В Россию? – уточнил Туманов.

– Да, – кивнул капитан, – и в Россию.

– Солдаты носят с собой их фотографии?

– Да! Конечно! – оживился немец. – В каждом блиндаже они висят на стенах рядом с фотографиями родных. Можно узнать, почему вы об этом спрашиваете? – не утерпел пленный.

– Не наглей! – посоветовал ему сержант-конвоир, после того как переводчица перевела вопрос пленного.

– Вообще артисты, писатели, деятели искусства приезжают к вам, в действующую армию? – продолжал допрос Туманов.

– Писателей я никогда на фронте не видел, а артисты приезжают постоянно.

– Что они делают?

– Поют, танцуют… шутят, – пожал плечами капитан, – развлекают солдат. Месяц назад приезжала венгерская оперетта, французские певицы из Парижа… недавно был украинский хор. Мне очень понравились украинские песни. Красиво.

Переводчица закончила говорить, и в блиндаже воцарилось молчание.

– Гнида! – Сержант-конвоир размахнулся и врезал немцу оплеуху, от которой тот рухнул на пол.

– Сержант, – крикнул штабист, – приберите руки!

Никто не помог немцу встать. Когда он, с трудом поднявшись, сел на табурет, никаких следов воспитанности и покоя на его лице не было и в помине. Перед Тумановым сидел испуганный, жалкий человек.

Немец поднял вверх указательный палец – таким жестом он просил в гимназии у учителя разрешения задать вопрос. Туманов кивнул.

– Господин… – немец беспомощно посмотрел на погоны Туманова.

– Полковник, – подсказала переводчица.

– Господин полковник, вы военный? – сжавшись, спросил немец.

– В каком смысле? – не понял Туманов.

– Вы кадровый военный? – пояснил немец, все так же сжимаясь в ожидании удара.

– Нет, – недовольно ответил Туманов. – Что вы хотите узнать?

– Вы не можете сказать мне… меня расстреляют? – тихо спросил он.

– Надеюсь, что да. – Туманов встал и вышел из блиндажа.

Миша последний раз щелкнул затвором фотоаппарата и последовал за своим другом, предварительно пояснив немцу:

– На память.

Переводчица перевела.

– Так что насчет обеда? Надумали? – встретил их у входа в блиндаж все тот же полковник.

– Давайте обедать, – согласился Туманов.

Полковник обрадовался так, как будто ему присвоили внеочередное звание.

Мимо них прошел пленный немец в сопровождении своего конвоира. Немец умоляюще смотрел на Туманова.

– Моя фамилия Донченко! – весело крикнул сержант. – Я с Белой Церкви. Жалко, его в штаб дивизии отправляют… – он ткнул немца стволом автомата в спину, – а то бы я его… от живота веером! – мечтательно закончил конвоир.

Обедали в землянке у полковника. Обед состоял из борща, сваренного из консервированной тушенки; сала, хлеба, жареной картошки все с той же тушенкой и разбавленного спирта.

За столом, кроме Туманова и Миши, сидели полковник и его заместитель-капитан.

– Товарищ Туманов… – встал с кружкой в руке полковник, – очень мне ваше стихотворение понравилось! Очень жизненное стихотворение… чувствительное и нужное нам. Разрешите выпить за вас и за вашу супругу, которой при случае прошу передать привет от всей нашей дивизии! Передадите? – спросил он Туманова.

– Передам, – пообещал Туманов.

Удовлетворенный полковник мелкими глотками, не торопясь, выпил спирт и сел.

Галина уже выходила в больничный коридор гулять. Ходила она медленно, по стеночке, из конца в конец длинного коридора инфекционного отделения Центрального клинического госпиталя РККА. Гулять она могла только по этому коридору. Из инфекционного отделения не выпускали. Нянечка, сидевшая у входа в отделение, так однажды и сказала Галине: «Ты заразная. Гуляй здесь».

Из инфекционного отделения не только не выпускали, но и не впускали. Потому к Галине никто не приходил, да она и сама никого не хотела видеть.

Волосы отрастали медленно, и Галина носила на голове марлевую косынку, которая очень старила ее.

За застекленной, во всю ширину коридора дверью было хирургическое отделение. Там раненые офицеры лежали прямо на коридорном полу. Госпиталь был переполнен. Многие кричали от непереносимой боли. По несколько человек в день уставшие санитары накрывали простыней и уносили. На место умерших сразу же приносили других. Выздоравливающие таскали на руках в курилку своих товарищей с ампутированными ногами. Люди, во всяком случае внешне, быстро привыкали к своим несчастьям… шутили, смеялись, беспрерывно резались в карты.

Однажды Галина услышала музыку в хирургическом отделении. Пели цыганские песни. Она подошла к стеклянной двери. Из палаты вышла Тася Аграновская в цыганском платье с бубном в руке, за нею два гитариста в шелковых косоворотках и шароварах, заправленных в сапоги «бутылками». Трио, распевая «Ручеек», прошло между лежавших на полу раненых в другую палату, и так, не задерживаясь нигде надолго, они обошли все палаты хирургического отделения. За ними из палаты в палату ковыляла на костылях небольшая группа выздоравливающих, неистово хлопавших по окончании каждой песни.

– Пустите меня, – попросила Галина суровую нянечку.

– Нельзя, – непреклонно ответила хранительница дверей, – из инфекционного никого выпускать нельзя. Вы мне весь госпиталь перезаражаете.

– Я же выздоравливаю! Пустите, пожалуйста! Там моя подруга! – взмолилась Галина.

– Врач разрешит – выпущу, а так нет. Даже не проси, – ответила нянечка и демонстративно отвернулась от Галины.

Галина застучала кулачком по стеклу. С той стороны, на стук, к дверям подъехал на самодельной низенькой тележке «самоход» – так называли во время войны раненых с ампутированными ногами. «Самоход» был одет в гимнастерку с капитанскими погонами и в кожаные рукавицы, чтобы отталкиваться от пола.

– Позовите цыганку, пожалуйста! – закричала Галина. – Скажите, ее зовет Галина Коврова!