Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

собственным имуществом. Вот она бы не упустила. А семейство Мушки никогда не отличалось практичностью. Нынче к ним в квартиру заселён холостой артиллерист, георгиевский кавалер, бывший гвардеец, в настоящее время служащий в Красной армии; такой не обнесёт, разве что пристрелит. Выгодная партия для Милицы.

Тогда, в первое появление, Муханов прямо из прихожей разглядел на стене кабинета «Пасхальный звон» Врубеля, золотистые перья павлина среди белых стволов берёз. Пришлось дозволить войти, полюбоваться. Любовался, охал. Копию он принял за подлинник. Потом прошёлся по всему дому Талановых, осматривая вещи, предметы обстановки и портреты. Первое впечатление от знакомства составилось благоприятным: деловит, культурен, речист. Голос глубок, тембричен, в отличие от внешности довольно заурядной. Дина сразу отметила: хваток, но профан, недоучка. Новый знакомый пригласил её в ресторан, другим днём – на модный митинг-диспут, снова в ресторан, в театр, на поэтическую читку, а потом, совершенно неожиданно для себя, она встречала утро нового дня в квартире дома с хрустальными змеиными глазами на фасаде. Более бесцветного поклонника у Дины не бывало. И вообще, прежде не могла представить себя в постели с большевиком. Но Муханов всё же не комиссар. Зато полупустая бардыгинская усадьба не изведённой стариной и малообитаемостью спасала от переполненного «птичника» на Сретенке, где уплотнившие императивно и совершенно категорически поглотили прежнее население, ассимилировавшись молниеносно и фундаментально на всех этажах многоквартирного дома.

Первое время новая жизнь более чем устраивала Дину, до отказа заполняя её дни беготнёй по ломбардам, мебельным аукционам, художественным выставкам, вечерам поэзии. Обстановка «гнёздышка» поражала причудливостью. Мебелишка, конечно, так себе, понатаскана из разных разрядов, но если умело скомпоновать, то по нынешним временам вполне себе отличная мебель. Муханов как деловой человек отсутствовал целыми днями, но ночи проводил исключительно дома. Его неуёмная ревность, даже к поэтам, читающим стихи со сцены, поначалу также импонировала, как новое жилище, где она – Дина – не наложница, а верховная правительница избавлена от бессмысленного стука пишмашинок, делавшего ей нервы.

Но со временем всякая новизна приедается.

Жизнь – в изменениях, смене, движении, а не в обездвиженности. И островок благополучия вскоре начинает исторгать тебя с берегов безупречности. Обстановка перенасыщена до переизбытка. А он всё тащит и тащит: то хорасанский ковёр, то вазу Галле, то шахматный столик, то жардиньерку, то кожаную визитницу. Визитница-то ему зачем?! Нынче никто никому не наносит визитов, тем более предваряя открытой карточкой. Дина не входила в рассуждения об источниках появления безделушек и дефицитных продуктов. Поначалу предполагала, будто Муханов в своём торговом тресте с непроизносимым названием просто маклачит с питанием. Но бежала подобных мнений. Внешнее бесстрастие Муханова и сдержанность к ней на людях она принимала за черту поведения нового типа государственного советского служащего: отстранённого от личного во имя общественного, блюстителя законности во имя народа и в противовес отдельно взятому человеку, народом не являющемуся.

Первое приличное впечатление о Муханове со временем абсолютно растворилось в ощущении омерзительности. Вело к тому и замаскированное сущностное бескультурье, и пустой взгляд овечьих глаз, и находящая временами плёнкой бельмесость, и вечно потные ладони. Несмотря на его к ней тягу до дрожи и поту, несмотря на внешнее преклонение, задаривание цветами – где он отыскивал живые цветы зимою в «красной» Москве оставалось за скобками их общения, но льстило обоим – несмотря на потакание прихотям и капризам, она всегда, с самого начала знакомства, животным чутьём предполагала за Мухановым червоточину, в природе которой разбираться недосуг – временщик. Так, в постороннем ты подмечаешь подлую гадливость и отстраняешься, не задумываясь, как задумался бы о родном человеке, совмещающемся с тобой сосуде, где понять причину и момент перерождения, слабости, перелома тянет снова и снова, будто есть в том и твоя вина.

Помимо червоточины, изъедающей плод и тело по собственному векторному закону, не так досаждающей Дине, стояла между ними недоговорённость, обидное замалчивание, более тяжёлого осадка. Оба видели друг друга там, в «Красном петухе», когда Дина встречалась с подругами. Появление компании бритых попов с поэтом, не так удивило Дину, как присутствие в той компании Муханова, сделавшего вид, что незнаком с девушкой или просто её не замечает. Да и после оба они не обмолвились о случайности. У каждого имелась причина замалчивать. Собственную причину Дина знала – чернявенький поэт Сашка, какой занимал её всё больше и больше с каждой литературной читкой. Мотив молчания Муханова предстояло выяснить, хотя бы из любопытства, если уж не из осторожности. Так каков нынче выбор? Путь честный да крестный? Нет, глупости не для неё. Иногда она задумывалась о самостоятельной жизни, но и с нарочным усилием не могла представить, как стала бы водить строем отряд орущих детей или выгибаться змеёй на подвижной платформе. Такие апокалиптические картинки на время, до следующего приступа физической дурноты, примиряли её с присутствием Муханова, человека, имевшего трагедию внешности.

Утром Муханов проснулся от холода, ноги окоченели. Перед глазами чёрные угли за каминной решёткой. Тело затекло и не хотело разгибаться, свело мышцы. Забраться бы сейчас в постель под одеяло с головой, не видеть ни противные рожи на улице, ни плоский блин лица Турмалайки, ни красивую гадину, оставившую его пьяным и голым на полу в столовой. Но и постель их в спальне, должно быть, холодна. Муханов поднялся со шкуры, распластанной на ковре и тотчас же напомнившей ему их вчерашнюю борьбу, катание по полу. Дина сперва безучастно наблюдала, как он стаскивал с неё маркизетовые шаровары, развязывал поясок пеньюара. А потом, не дав ему опомниться и предугадать, накинулась сама, перевернула его на лопатки и, хохоча, вцепилась двумя руками в шею у ключиц. Он сполна почувствовал вес тела, силу и задор женщины на полголовы выше его ростом, и принял её игру. Повалилось что-то в ногах, кажется, гравюры, с малого гостиного столика. Только бы не его коллекция эротических фарфоровых фигурок. Еще дважды перекатившись по полу, перевернули столик для рукоделья, с тряпичным мешком под дном. Никто и не думал заниматься рукоделием, но в доме собирались редкое и эклектичное. Запыхавшись, вернулись на шкуру и теперь сверху налягал он, а наложница Гайде, его гадина, гадина, затихла под ним, замолчала и прерывисто, глубоко дыша, смотрела на него расплывшимися до близорукости зрачками: ну, ну же!

Теперь поднявшись, запахнулся халатом на голое тело, скукожился, дрожа и обнимая себя руками. Пошёл сперва в спальню, где глянул на не расстеленную двуспальную кровать, затем, постучав и не дождавшись ответа, вошёл в будуар. Дюрхан валялся на полу, чулки и лифчик перекинуты на ширме. Носильные вещи разбросаны