Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Кошка мурлыкала в окружении котят.

Скулила баба.

Из-под чистой холстины пахло тестом в квашне.

– Ну, пускай поживёт тут, – сказал Силуян. – Даст Бог, немощь душевная и телесная изыдет в уповании на источник радости нашей.

– Ты, батюшко, для верности его на цепь посади. Весьма он у меня норовистый. Ежовой щетиной оброс, – сказала баба.

– Цепь-то он небось ждёт с горы, а она низом подплывёт, – озадачил её Силуян. – Он тут будет как в решете: дыр много, а вылезти негде.

Матушка оставила узелок с едой и удалилась.

Шмель утомился. Котята уснули.

Покой настаивался в избушке мучительный для гостя. Казалось, силы покидали его. Ноги подкашивались. Он с трудом разлеплял глаза. Вынужден был прислониться к стене.

Не с молитвы, не с заговора начал врачевание схимник.

Спросил:

– Корова чёрная, а молоко белое – как так?

Крайне озадаченный Михаил перестал моргать, ноги его подкосились, в изнеможении парень сполз спиной по стене и уселся на пол.

48

Из тёмного угла только лапти спящего Мишки были видны в свете окошка. Слышался скрип зубов. Ноги вдруг начинали дёргаться и звериный рёв сотрясал избушку.

Силуян сидел на страже. Будто стужа его колотила изнутри. Он сжимал коленки и задыхался.

Ему самому хотелось зверем выть.

Безумие заразительно и для здорового, а Силуян вечно был на краю духовного ущелья.

49

Мишка вскочил и принялся ломиться в закрытые двери. Избушка от его ударов заходила ходуном.

– Помираю-ю! Тимофей! Чарочку…

Видно, казалось парню, что перед ним дверь орластого кабака.

Силуян поднёс ему шалфейного отвара наполовину с водкой.

Мишка выпил и уполз на четвереньках в угол.

50

В другом углу перед блюдом с плавающим оберегом опустился на колени для молитвы Силуян.

Оберег не высвечивался.

То и дело соскальзывал с дощечки и тонул.

– Радуйся купели, в коей все скорби наши погружаются, – самозабвенно молился инок.

Но не наполнялись слова высшей силой – дух скита был подавлен злобной тьмою пьянства, исходящей от Мишки…

Рассвет обнаружил их обоих, валявшихся на полу. Каждый бредил по-своему. Мишка первым поднялся на ноги и плечом ломанулся в дверь.

Дверь была привязана к косяку. Не поддалась.

Силуян опять угомонил затворника поднесением чарки шалфея на молоке теперь уже только на четверть с водкой.

Зверя в человеке прикармливал.

51

Шалфей успокоил ненадолго. Вдобавок сонного буяна пришлось окуривать тлеющей веткой можжевельника. Силуян махал ею перед носом Мишки, укутывал его волшебным дымком.

– Ясный месяц, ты бывал на том свете, – шептал Силуян над спящим. – Покойников пьяных не приметил… Сделай, чтобы и раб Божий Михаил зелена вина не пил, чтобы пьяным не ходил. Как мертвецы на том свете по вину не скорбят, так чтобы и раб Михаил по вину не горевал…

Солнце глянуло в окошко.

На подоконник Силуян поставил миску с родниковой водой для насыщения силой Ярилы и произнёс над ней заговор:

– Вино и хмель, выйдите на воду быструю с раба Божия Михаила. Вино и хмель, пойдите на ветра буйные, на воду живую…

Обмакнул щепоть и брызнул ею на сонного гостя.[118]

52

Мишка понемногу возвращался из небыли и невиди. Сквозь пепельный мрак в его глазах стала пробиваться словно бы игра света на воде, вечерняя, кровяная…

Потом, казалось, видел он, как с телушки кожу содрали, распороли тушу и требуха вываливалась.

И кишки как змеи стали обвиваться вокруг Мишки, вонючие и гноистые.

Он открывал глаза и тогда стены скита разъезжались и потолок оказывался под ногами.

Икона в божнице вздрагивала от ударов сердца.

Гулко, как в пустом гуменнике, грохотали чьи-то шаги…

Но хотя и сон и явь были одинаково ужасными, Мишка уже не рвался из скита.

И ночные вопли его стали реже, слабее ещё и потому, что Силуян в пойло стал добавлять укропного масла.[119]

На третий день Мишка посмотрел на инока здраво и удивлённо. Мол, где это я?

– Будто на том свете побывал, – сказал он. – И только что сон видел: я на кладбище с топором кресты рублю, лес из крестов, дорогу куда-то прорубаю…

– Знамо, тут в сосняке скудельница угорская. Примечал камни-то в лесу. И всё по четыре. Три снизу и один сверху…

– Нет. Никогда не видел.

53

Нынче на опохмелку несчастному коварный лекарь приготовил щучью закваску – сок скисшей рыбы.

Чая водку, Мишка жадно заглотнул чарку, и стало его, как меха в кузнице, сжимать и разжимать. Опять он аки бык зарычал, но теперь ещё и с блевотинным, нутряным клёкотом.

Его кружило по избушке, бросало от стены к стене. А когда отпустило, то он со смертельным испугом уставился на Силуяна, как на палача. Ибо инок брызгал на него голимой извинью, от запаха которого Мишку опять стало скручивать и катать по полу.

А ужасный схимник всё кропил его и приговаривал:

– Радуйся чаше, черпающей нам от источника бессмертия.

54

В страстях прошло несколько дней.

Однажды утром Силуян с Мишкой молились перед иконой Девы в ковчежце.

За их спинами в распахнутой двери скита под белым восходным солнцем мерцала на полянке трава в олове росы.

А за колючками ельника томилась ночь.

Мишка внятно вторил Силуяну вот уже более часа. Оба ждали видения Спасительницы. Силуян и вовсе до самозабвения припускал жару, взывая к высшей силе. Близили явление небес. И не заметили, как, выйдя из лесу, перерезав надвое молочную заливь лужайки, на порог избушки ступила мать Мишки.

Половица скрипнула. Парней страхом ознобило. Оглянулись, готовые восхититься случившимся откликом небес. Ан немудрящая жёнка им улыбается.

Всю обедню испортила – такое у обоих было на лицах.

Силуяну первому в голову пришло, что нынче Богородица явилась не в невестиных одеждах, а так, в затрапезном.

И ещё, когда мать с сыном уходили домой, то облако над ними по небу вслед поплыло.

«Вот уж это точно Она!» – подумал Силуян.

Всё-таки не оставила без внимания Небесная жаждущих скорби свои превратить в радости.

55

По дороге из Долматово в Синцовскую шёл босой мужик с редкой, будто выщипанной бородой. Звать Хрисанф.

Вместо шапки голова повязана тряпицей. В руке батог, но не для поддержки, а для заплечного ношения узла с пожитками.

В коротких портах, словно собаками обгрызенных. В сукманнике на голом теле… Не крестьянского складу – больно лёгок на ногу. Дерганый какой-то. Прямизна дороги ему не указ…

Сколь не споро шагал на кривых ногах, а слух поперёд него достиг Катькиных ушей – блудилу первородного на днях жди.

И самому мужику тоже задолго до конца пути дано было