Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

кошки, природные, исторгают звуки только в пору брачных игр. А «мяу» – это язык слепых котят, добивающихся материнских сосцов. Уже трёх недель от роду они умолкают, чтобы озвучить себя лишь в возрасте жениховской зрелости.

Это в диком виде. А домашние, они не прекращают мяукать и взрослея – хотя теперь их жалостливый писк относится уже единственно к человеку. Они хозяйку переводят в ранг своей мамаши: кормит и поит.

И женщина, конечно, не отказывается от этой роли.

А если в доме кот, тогда часты случаи его влюблённости в хозяйку. Она ему представляется восхитительной кошкой. Кот пытается переступить границы платонизма, обхаживает, выслеживает, подстерегает…

Получает от хозяина пинка.

Сцены ревности разыгрываются нешуточные…

36

Выехали в Важский городок на кошачью свадьбу в такой день, когда впервые из тумана сонным оком глянула весна.

Сани катились по талой слизи неслышно.

Катьке приспичило вызнать у Силуяна про его бывание в монастыре. С уклоном на похаб. Мол, как же в кельях без баб?

Лицо у Силуяна потемнело, словно бы краска оплыла с чёрного клобука. Языком он стал выталкивать нижнюю губу и коленками бить друг о дружку. Вырывал клочья сена из-под ног, скручивал в жгуты и выбрасывал. А Катька будто не замечала.

Смеялась игрунья и всем грудным своим мягким передом нажимала на парня со значением.

И если бы не этот бабий, взамен материнского, пригрев и тиснение, давно бы уж глаза парня обернулись бельмами и трясун свалил. А в телесном захвате невестки он удержался в целости. И напористой Катьке первой довелось-таки узнать, отчего не пожилось когда-то иноку в псковских пещерах.

– …Монах, говорю, это моно! Между мной и Богом никого. Один… А настоятель своё: тогда в скит иди… Не монах ты, а скитник… Во гордыне, мол, вознёсся… Как Преподобный Сергий хочешь?… Я те и топора-то не дам… И яму тебе выкопать нечем будет… К медведю в берлогу полезай, говорит, вот там он тебя научит уставу… В скитники возжелал, а не хочешь в скотники?… И пинками меня с паперти… А как оберег с меня стал срывать – я его на толчки… Разодрались…

– Да неужто ты на такое способен? По деревне идёшь – головы не поднимешь, а там битву учинил. И что это за оберег у тебя такой? Золотой никак?

Катька щёлкнула вожжами по конским бокам.

Солнце колыхалось в облаках будто новорождённое теля – слепое, неумытое. Из синих небесных прорех брызгало золотом и на лисью Катькину шапку-колтуру, плоскую как сковорода, с шёлковыми наушиками, и на бархат монашеского клобука Силуяна.

Он медленно вытянул из-за ворота сперва крестик, а затем угловатый прозрачный камушек величиной с перечеканенный талер.

– В нём слеза Матери Божьей! – сказал Силуян.

Катька долго глядела через камень на свет, но никакой слезы не увидела.

Насупилась. Умолкла.

А Силуяну полегчало. Он поставил на колени плетёнку с кошкой, уткнулся носом в крышку и расплылся в блаженной улыбке.

«Право, совсем дурачок», – подумала Катька.

37

На ночёвке в Матрёнином Борке[114] шутя Катька назвала Силуяна муженьком и спать их уложили под одной полостью.

– А где же дети твои, Фёкла? – спросила Катька, когда хозяйка распускала косу для сна.

Слёзы полились у хозяйки прежде слов. Такая и молва шла о ней: «Узнаешь Фёклу по рылу мокру». Она расчёсывала волосы, всхлипывала – и не рассказывала про мужа, а причитала, будто по покойнику.

Фёкле с ним горе. Ямщик он первый – это правда. Но что наездит, то и прониколит. Не в горсти у него дыра – в глотке. Приедет с извозу – низкий поклон отвешает. Здравствуйте, мои чарочки, мои стаканчики. Каково поживали без меня?

А Фёкле – кулак с приговором: мол, на то и мужик, чтобы пить да бабу бить.

И дома он бесится, и в людях с ума сходит. Глаза бы Фёклы на него не смотрели. Убьётся с горы – так и чёрт его побери, пьяницу блудливого. Завтра должен вернуться. Потому деток Фёкла к матери увела подальше от побоища.

По прутьям плетёнки как по гуслям затрещала, заскребла когтями кошка. Будто бы она слушала, слушала, да и надоело ей.

Силуян воспользовался случаем, чтобы выбраться из-под тяжёлого крыла невестки:

– Животине надо нужду справить.

– Убежит!

– Что ж ей, вольный дух запереть, а самой помереть?

Когда застывший Силуян с кошкой вернулся в избу, бабы уже спали.

На лавку он поставил кринку с водой. На воду опустил дощечку. И на этот плотик осторожно водрузил свой нательный оберег.

В пещерной темноте ночного жилища прозрачный камушек на воде засветился лунным светом.

Силуян встал на колени и начал:

– Радуйся, Владычице, Неупиваемая Чаша, духовную жажду нашу утоляющая…

38

Через край кринки перетекала световая паутина, волнами тянулась к душнику в стене.

Струи неожиданно изогнулись, словно кто дверь распахнул. Дверные плахи стали покрываться изморосью.

Скоро на них вылепилась инеевая Богородица в полный рост.

Куржево всё гуще нарастало.

И вот уже Дева в шуршащих белых одеждах отделилась от двери и вплыла в избу – с куницей на руках.

Глаза зверька метали красные лучики по углам. Куница вырывалась на волю.

Дева, словно голубя, спустила её с ладоней.

Куница стала носиться по избе, опутывать жилище красной нитью до плотности кокона.

Дивная гостья простёрла руки. Зверёк вспрыгнул к ней на грудь, сжался в комок, зажмурил глазки. Потух огненный шар, внутри которого бдел Силуян и спали бабы.

Некоторое время на стене под душником оставалось ещё пятно измороси в виде Пресвятой.

Но вот и оно истаяло.

Только камешек в кринке Силуяна продолжал светиться.

Инок шептал:

– Радуйся, непрестанное людей удивление, скорбями грехи наша очищающая, печалями немощи врачующая. Радуйся, милость свою через чудотворные иконы нам посылающая. Радуйся, пречудное всех с Богом примирение, геенны вечныя избавление…

Катька давно проснулась.

От огненных блёстков спряталась было под попону с головой.

А сейчас вполглаза следила за Силуяном.

Три зелёных огня виделось теперь ей в темноте.

Не сразу она разобрала в них два кошачьих глаза и посередине третий – оберег.[115]

…Курился парок над кринкой, словно бы её только что из печи вынули…

39

Бесчинство с Катьки как рукой сняло. В те два дня, которые потребовались для устроения кошачьей свадьбы в Важском городке, она с опаской поглядывала на Силуяна. Дураковатый деверь страшил теперь более разбойника.

Этот топором не засечёт.

Этот – заколдует!

На обратном пути Катька с облучка не слезала и всё оглядывалась на Силуяна.

Плетёнку с кошкой парень теперь не только на коленях