Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Это для таких, как Иван Шестаков.

Его, само собой, этим мутным утром не видать было среди собравшихся у мельничной подызбицы в ожидании открытия кружала.

Под столетней пихтой, корни которой под снегом, а вершина в облаке, на брёвнах сидели Харитон Колыбин с обликом сурового пророка; безбородый, с чистым бабьим лицом Федот Ласьков; мордатый Михаил Кошутин; писаный красавец Семён Княжев.

Внешне мужики были свойские, знаемые. Однако нравом в корне изменившиеся под ударами вчерашних возлияний.

Обыкновенно решительный, строгий на слово правдолюб Харитон Колыбин сейчас только охал, болезный, да сокрушался:

– Кто накрошил – тот и выхлёбывай.

Куда только подевалась медоточивая обходительность Федота Ласькова – волком взглядывал, целый свет ему был не мил.

Буян, совсем ещё молодой, неженатый Михаил Кошутин по-детски моргал опухшими глазками.

Только бабник Семён Княжев, выходило, вовсе не растерял врождённых свойств, коли словно нюхом учуяв жёнку в звуках приближающейся повозки, огласил новость:

– Катька едет!

Послышалось в тумане, как свистом, воплем лошадь пустили рысью.

И в самом деле, Катька Рудакова, соломенная вдова из деревни Лунки, выскакала из утренней мглы, стоя в санях и вертя вожжами над головой.

20

Бровастую норовистую Катьку знала вся округа. В женских собраниях побаивались её. Среди мужиков толковала она равно. Игрунов укорачивала острым словцом.

Ходила слегка откинувшись назад, словно готова была с маху головой в стену ударить или супротивнику в лоб.

Вот и теперь в длиннополом мужицком зипуне с кнутом в руке приближалась она к пихте, словно ангел мщения.

Крикнула:

– Ехала мимо, завернула к дыму!

– Садись соседом на весёлую беседу, – слабым простуженным голосом отозвался Михаил Кошутин.

Подвинулся, освободил для лихой бабы край бревна.

Катька села и шибанула парня локтем.

– Ты, Мишка, знамо, вчера под лавкой в кружале связаный лежал. Да вдруг и выпутался?

– Откуда знамо?

– Молва не по лесу ходит – по людям. Сорвался с привязи отсюда из Синцовской и в тот же час в Лунках у нас заплясал в три ноги.

Парень приободрился.

Известно, пьяное буйство похвальбу любит.

И никлые мужики тоже обрели достоинство.

Молчуны болезные тоже голос подали:

– Наш Тарас на охалье горазд.

– Колобродить – не цепом молотить…

И затем много интересного узнали они, непомнящие, от Катьки о своих пребываниях в мирах неземных, достижение каковых и составляет главную цель всякого возлияния.

Будто сказку слушали.

«…Пьянство считалось особенно похвальным для деревенской молодёжи. Пьянство парня предполагало у него богатство. Хмельная удаль давала шанс получить руку красивой, состоятельной девки. В очень редких случаях парни приходили на гулянье и посиделки трезвыми. Обыкновенно такие изгонялись с вечеринок. Пьяному же везде была честь: девка его и приголубит, и в голове поищет, и разденет, и спать с собой уложит. Бывшим накануне пьяным парням в подробностях рассказывали про их „подвиги“, к которым относились похабщина, непристойности и буйство. И чем выразительнее были художества, тем парень был „славнее“. Мать такого гуляки в поисках сына по деревням всем рассказывала о его похождениях. Со своей стороны и парни старались по возможности „обежать больше места“ для самопоказа. На другой день, уже в трезвом виде, для вящей славы хвастались они перед девками своим удальством. Рассказывали, сколько выпили и в каком кабаке. У кого в гостях. Как дрались и расходились по домам не помня себя. Подобные рассказы сопровождались со стороны зазнобы восхищённым ойканьем. Потом парень просил у девки денег на водку и, напившись, опять к вечеру приходил в её деревню на посиделки…» (Морозов И. А., Слепцова И. С. «Праздник в жизни северорусского крестьянина». – М.: Индрик, 2004, с. 192–207.)

Тут к месту будет заметить ещё, что пьянство на Руси, согласно Соборному уложению, в XVII веке считалось смягчающим обстоятельством при совершении преступления. Даже убийства. В 1650 году некий Гаркуша, новгородец, нетрезвый, повздорив с приятелем, ударил обидчика медным ковшом по голове и зашиб его до смерти, но был совершенно оправдан на другой же день, поскольку дело было, как написано в грамотке, – «на пиру явлено».

Пьянство стало признаваться отягчающим вину обстоятельством на Руси только в начале XVIII века, то есть почти через сто лет после описываемых здесь событий.

21

– …Сполох давно пронесло, а ты, Михайло, всё небу грозишь да поленьями в него швыряешь. Эдакую битву затеял с Зелёным Змием – не приведи Господь! – рассказывала Катька. – За вилы хватался. Благо наши мужики тебя уняли. Колотух надавали. Ты и заснул на снегу. Они тебя в избу к Ульяне заволокли. Иначе бы околел.

Послышались голоса:

– Лешево сделается.

– У пьяного свой Ангел Хранитель.

– Здоровому всё здорово.

– Ой, братцы, голова раскалывается.

– Болит голова – остричь догола, посыпать ежовым пухом да ударить обухом…

Однако этому шутейному рецепту никто не внял. Увидав, что Евстолья отпирает замок у двери кружала, разом снялись с насеста, побрели в гору за лекарством.

Катька попыталась остановить хотя бы мельника.

– Харитон! Я ведь не лясы точить приехала. Помелья у меня два мешка.

– Помелье не похмелье. Обождёт. День наш – век наш, – молвил Харитон в оглядку.

22

Ветерок тянул с горы, от кружала. Мужики шли на запах.

В морозном воздухе, пьянящем самом по себе, струился ещё и бражный дух. Во всяком перегоне – перегное источник этого духа.

Даже в покойнике.

Для баб этот дух непереносим, отвратителен. Бабы идут на запах чебреца – богородицына цветка. Прикладываются к мяте для сердечного размягчения. В крайнем случае расстилают на крыльце полынь – для отпугивания соперниц в образе русалок.

И конечно, до головокружения млеют от каждения ладаном.

Вот и у Евстольи курильница имелась. Когда становилось невмоготу, баба бросала туда на угли хвою можжевельника для обороны от злого духа – спирита и для поддержки своего, личного…

Но мужицкому нутру всегда желанен запах квашни, бродильни, браги, вина… бензина, керосина, ацетона…

В любом запахе – особая сила. Он и сквозь стены проникает.

Запах – прямая связь с миром духов, светлых и тёмных.

Эфиры, летучие вещества, парфюмы – неотъемлемая часть всяческих религий.

На запах ладана слетаются Ангелы в храме.

Все святые на образах и Сам Саваоф на куполе церковного барабана пребывают в дымке испарений этого масла из африканских джунглей, единяясь, таким образом, с грешными прихожанами.

23

А в питейной храмине, в густых спиртовых парах кабака находят единение со своим Всевеселящим мужики деревни Синцовской.

И здесь, в отличие от Саваофа в Православной Церкви, под потолком в гнезде