Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Однако парились в Тимофеевой бане весьма нежные существа. Морозное овевание для вылупившихся ростков ржаных семян как сквозняк для новорождённого младенца. Зачахнут сладенькие. И вместо бражки получится квас.

Терпи, винокур. Не всякому чернецу в игуменах быть.

И против притчи не поспоришь.

…Первый раз от этой нестерпимой бражной вони ещё мальчонкой Тимоха сбежал со скоморохами.

А судьба всё-таки опять ткнула его носом в куренье зелья здесь в Синцовской. Вызрел он в этом ремесле до мужика.

Пустил корни.

Но года два назад снова никакой мочи не стало чахнуть над кубом. Он оставил выгонку на Евстолью. Заложил в котомку кельму с расшивкой да кирочный молоток и ушёл в родимую Вологду – точить камни для Софийского собора.

14

В Вологде его Ратала чуть на тот свет не утолкла.

Обсыпанный оспой слёг под стенами славной храмины.

Волком выл от разрывающих болей в руках и ногах. Пузырями весь взялся. Прогневалась за что-то на него оспяная сука, швырнула в лицо горсть калёного гороха.

Выжгла ямины, а потом по отсрочке смертного часа, как положено, покрыла коркой с головы до пят.

Корка осыпалась.

Будто змей, он кожу сменил.

Переродился. И в новизне жизни потянуло его к винокуренному делу, как к истоку благодати.

Изрытый оспинами – заклеймённый – с головой окунулся в бражное ремесло.[110]

15

Он перелопачивал зерно в россыпях. Умилялся щелесту струй. На слух определял, сколь обильно опрыскивать.

Приговаривал:

Уроди, Господи,

На всякую долю —

И на мужицкую братию,

И на цыганскую шатию…

Только и отличия было у него от сеятеля, что зерно ему на виду свою тайну открывало, а не заборонённое в земле.

Ну, да ещё не надо было ждать Егорьева дня для возделывания пашни и появления всходов – круглый год у Тимофея весна в винном приделе.

Осолоделое зерно он горстями бережно перенёс на печку сушить. Потом устроил новую россыпь, будто кладку яиц на выводок.

И с коробом горячего солода вышел на кухню к Евстолье, в свет лучины над её прялкой.

16

Баба ссучивала нить. Щепоть была и у мужика в ходу. Каждое зёрнышко перетирал Тимофей в пальцах – теплокровно, прежде чем выкормыши попадут под бездушный пест в ступе и там истолчёны будут в сахаристую муку.

Горсть сладкого зерна высыпал Тимофей в дар Евстолье. И себе на язык – это уже не для улещения утробы, а чтобы определить меру влажности перед замачиванием. Перельёшь – не забродит. Не дольёшь – выгонка будет скудна.

Евстолья, как всегда, склоняла разговор на бабье.

– Катька из Лунок, думаешь, попусту к нам зачастила? С тебя глаз не сводит. Жениться тебе надо. Сам как? Нет? Да?

– Да-то да. Вот только морда худа!

– Лицом не казист парень да таланен. Глянется Катька?

– Ничего. Вдовая только. Не сватать ли удумала, тёта?

– Сваху из женихового дому не берут. Сваха ходит лисьей тропой. А что вдовая Катька, так оно тебе в самый раз. Девку-то возьмёшь – всему учить надо. А ведь, Тимоша, не тот хлеб, что в поле, а тот, что в сусеке. Тебе с твоим заводом нужна готовая, рукастая да оборотистая…

В дверь кружала ударили. Послышались угрозы смертоубийства.

Давно решено было у винокуров Михаилу Кошутину в буйстве не открывать, так что и совещаться не стали.

Постучит да отстанет.

Угрюмо умолк Тимофей.

А выпяченный подбородок Евстольи засвидетельствовал напряжённое размышление.

Жених согласен. Теперь, «тёта», твоя забота.

Разноси весть, заводи сети.

17

Евстолья улеглась почивать. До глаз натянула лоскутное одеяло. Пялилась на лампадку. Сватовские задумки не давали покоя. О Силуяне тоже забота донимала. Где он, слабоумный, шатается?…

Огонь из печи в кубовой калил лик Тимофея. Казалось, от жары даже оспяная рытва разглаживалась.

Он свежей глиной замазывал щель между крышкой и бродильным чаном.

Закапало спорее.

Принёс снегу в бадье. Стал накладывать на крышку – струйка спирта и вовсе зажурчала.

Как рудознатцу от домницы не отойти, так и винокуру от куба.

К утру всё-таки сморило. Растянулся на полатях, а меж век словно распорки вставлены: тёткина свадебная затея – одна с ней маета.

Но лишь послышалось обтаптыванье лаптей от снега, – Силуян вернулся, – сразу мир по дому разлился, объяло желанным сном.

18

А всю явь из уснувших домашних, словно ветерком, перенесло в душу Силуяна. Он как бы вдохнул в себя их силы и желания. Собственную бодрость духа утроил.

Казалось, даже и звёздный свет впитан был его зраками в недавнем лежании на угорском капище. Лучом небесным ударило ему в глаза – так они были широко распахнуты.

Силуян стоял посреди каморки и смотрел, как на него наплывало сияющее облако. А по облаку спускалась Богородица за ручку с маленьким мальчиком.

Робкой улыбкой встретил гостью Силуян.

– Сокровище исцелений неоскудно, – сказала ему Святая Дева, обдав горним холодком.

Силуян пал перед ней на колени и долго хватал подол, чтобы поцеловать. Но в горсти ничего не оставалось.

Дева с мальчиком прошла сквозь стену. Световое облако уволоклось следом.

Силуян не мог на месте устоять от восхищения. Весь дом обошёл вдоль и поперёк и ни разу не наткнулся в темноте ни на угол, ни на ухват.

В небывалом возбуждении перетаптывался перед образом Неупиваемой Чаши, загнанно дышал. А когда угомонился наконец, то принялся читать всё, что знал из молитв.

Его свистящий, горячечный шёпот до самого рассвета доносился из каморки.

Он был пьян вином Господним.[111]

19

Низкие облака давят сверху. Снизу гулко отдаёт под лаптем мёрзлая земля.

В такое ноябрьское утро человеку мало остаётся пространства для жизни. А коли ещё и душа его похмельем угнетена, голова никнет долу, тогда и вовсе ненужным кажется наступивший день.

В такое утро мнится гулящему, что нет другого выхода, кроме как «на каменку плеснуть», «поддать пару», – и опять, как вчера, пробиться сквозь похмельную муть к иному своему воплощению.

Слабый голос здравого смысла, конечно, подсказывает, существует, мол, иной путь – охолонуть, отлежаться. Убрести в лес, топором изрубить квасуровых бесенят, выпотить винный дух. Затем дома рубаху переменить и горячими щами залить очищенное нутро. Приметить, как баба вздохнёт свободно, возрадуется на умного. Детки без опаски подбегут и влезут на колени. Разольётся свет в душе. И в тумане за слюдяными оконцами откроются просветы.

Но это путь для избранных. Для тех, кому жизнь ещё мила, заманчива и нипочём тоска буден.