Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

велела открыть окна и долго печально смотрела на жёлтые деревья в саду. Увы, скоро ей предстоит навсегда покинуть этот уютный дом. По щеке покатилась одинокая горькая слезинка.

Глава 64

Опять пришёл на Червонную Русь ноябрь, снова последний палый лист кружил по улицам, шуршал под ногами, снова дождь полоскал за окнами, и наливался водой, выходил из берегов могучий великан Днестр.

Для Ярослава это была пора грустная. Не заметил он в бурном потоке событий, как год, да, целый год минул со времени страшных кровавых событий в Галиче. Князь часто останавливался и подолгу смотрел на то место, где лихие люди соорудили помост и откуда вырвался в серое пасмурное небо столб пламени, навсегда похоронивший, оторвавший от него его любовь – одну-единственную, которую только раз встречаешь в жизни.

Даже праха не осталось от Настасьи – разметал всё лихой ветер, растоптали сапогами своими свирепые каты и боярские прислужники. Осталась лишь память, да ещё сын малый, из которого пока ещё неизвестно, что получится, вырастет ли добрый правитель.

Однажды Осмомысл побывал в загородном тереме Чагра, ныне заброшенном, обветшалом. Не верилось, что в пустых этих хоромах с сорванными с петель дверями, с порушенным тыном и паутиной в углах горниц совсем недавно кипела жизнь.

Вот покой, в котором они с Настасьей в первый раз предались счастью любви, вот горница, где шумели буйные пиры, а вот спальня с дощатыми полатями – будто только вчера дом этот был полон гостей, а вокруг цвели сады и зеленели рощи.

Накатило, охватило душу горькое отчаяние, но на смену ему быстро пришла тихая печаль, ходил неторопливо Ярослав по пустому терему, вздыхал грустно, вспоминал былое.

Ноги будто сами собой понесли его вниз, в просторный подвал. Держа в руке факел, с изумлением некоторым смотрел Ярослав на пучки трав, развешанные на стенах, на сосуды с зельями, на многочисленные коренья, разложенные в строгом порядке.

«Выходит, не выдумка это людская, не слух пустой. Ведуницей была Настя!» – подумал он вдруг.

Вот почему порой он не понимал своего состояния, вот почему так почасту кружилась у него голова после того, как подносила ему с загадочной улыбкой Настасья очередную чару с «целебным снадобьем»! Травами этими да настоями заставляла его сия колдунья забывать о делах державных, усиливала его любовь к ней, неприметно подавляла его волю, делала его податливым, покорным, послушным!

Неприятно стало на душе, решил Ярослав, что никогда более не вернётся он в этот заброшенный терем. Не станет его восстанавливать, не назначит управителя, не наполнит холопами, просто забудет о его существовании.

С того дня, с того часа даже и скорбь, и боль его как-то притупились, словно бы отдалились от него, лишь изредка напоминая о минувших летах, которые уже, увы, было не вернуть.

Дома ждала князя радость. Молодая Анастасия Ярославна утром тринадцатого числа родила дочь. Служанка-лучанка вынесла ему на погляд маленький завёрнутый в одеяльце свёрток. На Ярослава уставились два больших чёрных, как у матери, глаза, розовое личико скуксилось, дочка громко заплакала, задёргалась. Осмомысл прижал её к груди, осторожно поцеловал. После прошёл в опочивальню, встал на колени, благодаря Богородицу и вместе с ней юную жену свою за столь необходимую ему сейчас радость. Княгиня, слабая ещё, но счастливая, приподнялась на постели, унизанной перстнями дланью провела по его седеющим волосам, тихо рассмеялась.

– Вот, дочку и хотела. Сын-то у тя уже есь.

От слов её становилось на душе спокойно, тепло, сгорели, унеслись в океан прошлого страсти, уходили в туман прожитых лет беды и творившие их люди, с которыми сталкивала его в разное время судьба.

– Надо выбрать дочери имя. Окрестим, пускай растёт, – сухо промолвил Ярослав.

Девочку помыли в корытце, перепеленали, поместили в зыбку, стали качать, успокаивая. Княгиня с радостным блеском в глазах умилённо взирала на своё чадо. Глядя на неё, заулыбался и Ярослав.

– Матерью крёстной пусть будет Ингреда. Хочу, чтобы она. Она добрая, – сказала Анастасия. – А крёстного сам назовёшь, кого хочешь. Выбери из своих ближних мужей. Может, уже порешил?

– Думаю, Яволод Кормилитич будет нашей дщери крёстным отцом достойным. Верно он мне службу сослужил. Хоть и молод, но умом сверстен, – промолвил Осмомысл.

– Он хитрый. Не люблю хитрых. Может, лучше кого из отцовых бояр? – осторожно посоветовала молодая княгиня.

– Ну и пусть хитрый. Зато теперь вроде как к семье нашей причислен будет. Ты пойми, нам с такими, как он, жить.

Княгиня в конце концов согласилась с его доводами. Лежала она на пуховой постели, две тугие иссиня-чёрные косы покоились на подушке, она счастливо улыбалась, мечтательно закатывала глаза. Всё вокруг напоминало ей наполненный яркими красками весёлый праздник.

Вскоре в покое появились ближние боярыни, среди них были и Оксана с Ингредой. Супруга Избигнева, облачённая в платье из дорогой ромейской парчи, держала в руках церковный календарь с датами поминовения святых.

Ярослав принял книгу из её морщинистых рук со вздутыми венами, раскрыл, отыскал нужную дату, сказал:

– Тринадцатое ноября – день святой Манефы мученицы. Вот в её честь и наречём нашу дочь.

– Манефа. Имя какое-то чудное. – Княгиня Анастасия капризно скривила губку. – Нет. Мне не по нраву.

– Чем плохо? Манефа Ярославна. Княжна галицкая.

– Ну еже токмо княжна! – Анастасия весело рассмеялась. – Ладно. Пускай по-твоему будет. Но второе, славянское, имя дадим ей – Вышеслава. Я так давно решила. В Луцк ныне гонца скорого снаряди. Чтоб батюшка мой и братья сведали о радости нашей. И в Туров, ко князю Святополку Юрьичу. Он ить меня, почитай, за тя сосватал.

…Ночью супруги легли в постель, только когда убедились, что новорожденная дочь заснула и спокойно дышит, а при ней неотлучно находятся две бдительные служанки.

Мерцала на ставнике лампада. Молодая жена с приглушённым смехом щекотала Ярославу грудь и пальчиком с острым ноготком наматывала в колечки густо растущие у него на груди волосы. Потом она вдруг спросила:

– Князь! А ты ту, мать Олега, часто вспоминаешь?

– Бывает. Много лет её знал.

– Ты любил её, правда? Сильно любил? Даже жену прогнал.

– Да, любил. Но Ольгу я не гнал никуда. Она сама… Сама во всех своих бедах и мытарствах виновна. Что теперь о ней?

– И вправду. А скажи, меня ты любишь? Или…

– Никаких «или»! – оборвал её поцелуем в уста Осмомысл. – Спи давай. Нельзя нам пока с тобою…

Княгиня умолкла, успокоилась. Вскоре до ушей Ярослава донеслось её ровное мерное дыхание. На душе стало спокойно, тихо. Весь огромный княжеский терем погрузился в безмолвие, только где-то за воротами прохаживалась стража,