Когда была война - Александра Арно

принялась хрипло звать дядю Стёпу. Он всё не шёл, а у неё в груди разливался мертвенный суеверный ужас, отвести взгляд от бабушки не получалось. Наконец в сенях раздались шаги, скрипнула дверь.

– Чего орёшь дурниной?

Катя повернула к нему голову и прижала обе ладони к груди, чтобы унять бешено колотящееся сердце. У ног валялись крупные толстые осколки стекла, растекалась лужа желтоватого цвета.

– Ой! – выдохнула Катя. – Ой, дядь Стёп! Кажись, бабка-то того… померла!..

– Тю! – испугался дядя Стёпа и кинулся к кровати.

Через минуту стало ясно: бабушка и правда отошла в мир иной. Катя истерично рыдала, сжавшись в комок у печки и боясь даже поглядеть в сторону узкой койки, где лежала покойница. Дневной свет сочился в полузанавешенное окно и освещал её морщинистое лицо, которое стало похоже на восковую маску.

– Что теперь делать? – всхлипывая, причитала она. – Что делать-то, дядь Стёп?

Дядя Стёпа сидел на лавке и нервно смолил самокрутку. Катя впервые не ругалась на него за курево – сейчас ей было абсолютно всё равно.

– Что-что, – вздохнул он. – Хоронить будем, как всех, не в поле же гнить вынесем. Отмучилась старая…

Его слова вызвали у Кати новый взрыв истерики. Она заверещала, прикусив кулак, закачалась из стороны в сторону.

– Да не ори ты! – сердито прикрикнул дядя Стёпа. – Ишь, развела тут мокротень! Что, мёртвых никогда не видала, что ль?

Катя замотала головой.

– Нет.

– Нет! – передразнил её дядя. – Мамка когда твоя помёрла, что, не видала её в гробу?

– Так то в гробу! – всхлипнула Катя.

На похороны собралась вся деревня. Катя, с ног до головы закутанная в чёрное, тряслась, как осиновый лист на ветру. Она уже не боялась, но успокоиться никак не получалось. Отныне из родных у неё один только дядька и остался, сирота она теперь круглая. Из глаз катились крупные слёзы и капали на рубашку с узкой лентой кружев на отворотах и наглухо застёгнутым воротником. Люди едва слышно шептались между собой, подходили по очереди к гробу, чтобы попрощаться с покойницей. В свете солнца та почему-то выглядела по-другому, не так, как избе – словно бы просто уснула, и поэтому Катя никак не могла по-настоящему поверить в её смерть.

Кладбище на всю деревню было только одно – за полуразрушенным католическим храмом. Когда-то его построили тут чешские и немецкие переселенцы. Тогда в Александровке была их слобода. А потом они уехали, и храм понемногу пришёл в запустение: обрушилась колокольня, отсырела каменная кладка, высокие стрельчатые окна затянуло пылью и паутиной. Туда бог знает сколько лет никто не заходил, разве что любопытные да детишки. Но спустя какое-то время и для них был закрыт вход в обитель латинского бога – из-за опасности обрушения двери заковали в стальные кованые решётки, и теперь длинные нефы пустовали. Потолок подпирали высокие колонны, а под ними вили свои гнёзда ласточки да грачи.

На поминках дядя Стёпа напился, что называется, до поросячьего визга и упал с лавки, но и на этот раз Катя не стала его ругать, хотя ещё неделю назад обязательно высказала бы ему всё, что думает. Просто она ничего не думала. Её по рукам и ногам сковала дикая усталость, голова буквально разламывалась от жуткой боли, что опоясала затылок тугим незримым обручем.

Дома она заварила крепкий чёрный чай и выкинула бабушкины травки. Следом за ними в мусор отправились и некоторые вещи: пара старых, выцветших кофт, залатанные и надставленные по низу юбки, дряхлое нижнее бельё. Катя без сомнений и сожалений завязала эти никому отныне не нужные пожитки в наволочку и выставила за забор. Оставлять постель, в которой испустила дух бабушка, она тоже не хотела, поэтому годную ещё, в общем-то, простынь постигла так же участь.

У калитки со скорбным лицом топтался Женя. Увидев её, он стянул с головы картуз.

– Чего надо? – грубо спросила Катя.

– Да так… я… Кать… просто помочь чем-то могу, если надобно…

– Не надобно.

Она развернулась и зашагала к крыльцу. Женя нагнал её уже у двери и рывком развернул к себе.

– Тяжело тебе, Катюха, знаю. Ты выплачься, авось оно и пройдёт.

– Без тебя справлюсь.

– Да что ж ты злюка такая? В избу-то хоть пустишь?

Катя поколебалась.

– Ну проходи, коль принёс тебя чёрт.

В комнате коптила одна-единственная керосинка. Её желтоватый мягкий отсвет дрожал на бревенчатых стенах, маленький огонёк бесновался в тесном закопчённом стеклянном колпаке. Катя подкрутила небольшую ручку, и он вспыхнул, став в два раза большое. Тёмное пространство ожило.

Женя потоптался в дверях, нерешительно переступил через порог и сел на лавку, сминая картуз в руках.

– Чаю будешь? – резко спросила Катя.

Он кивнул. Она поставила на стол два надколотых по краям стакана и плеснула в них чай. По цвету он напоминал тёмный янтарь. Заклубился маленьким облачком горячий пар.

– Спасибо.

Пили они молча, не глядя друг на друга. Женя отставил стакан и вынул из внутреннего кармана своего поношенного пиджака средних размеров бутыль с мутной жидкостью.

– Самогон, – сказал он.

– Ага, – хмыкнула Катя. – Вижу, что не вода. Зачем принёс?

– Помянуть.

Он взял с занавешенной тюлем навесной полки два чистых стакана и плеснул в каждый по щедрой порции «огненной воды». Катя отвернулась.

– Не пью я.

– Легче станет, отпустит, – пообещал Женя и всунул стакан ей в пальцы.

Катя понюхала самогон, поморщилась, но всё же решилась и одним махом опрокинула в себя. До этого она пила спиртное только раз в жизни – на свадьбе подруги, и помнила, как быстро тогда опьянела. В хмельном тумане всё вокруг казалось весёлым, а вот утром Катя прокляла себя на все лады – в тело пробралась противная похмельная дрожь, болела голова, и малейшее движение глазами причиняло нестерпимую боль.

Вот и сейчас её быстро утянул пьяный дурман. Мир закачался, пол под ногами внезапно превратился в зыбучие пески, стены затряслись. Храп дяди Стёпы стал будто громче и жутко действовал на нервы. Катя, шатаясь, встала и нетвёрдым шагом побрела к двери – кружилась голова, и хотелось вдохнуть свежего воздуха.

Порог стал почему-то выше. Катя с трудом занесла ногу и, переступив его, вышла на крыльцо. Ночная прохлада коснулась разгорячённых щёк, окутала лёгким бархатным покрывалом. Позади избы до самого горизонта простиралось необъятное пшеничное поле, и Катя, усевшись на перевёрнутое вверх дном ведро, стала всматриваться в накрывшую его ночную темень.

Деревня спала: ни единого огонька в окнах, ни голосов или неумолчного лая собак на улицах. Только она наедине с бездонной глубокой ночью. Выпитое практически на голодный желудок спиртное творило с