Когда была война - Александра Арно

земли стали пробиваться первые ростки травы. В одну из холодных ещё ночей в окно избушки негромко постучали. Катя испуганно приподнялась на локте и вслушалась в окутанную мглистой тьмой ночную тишину. Приснилось?.. Стекло снова задребезжало, и она подпрыгнула как на пружине и подбежала к подоконнику. У окошка маячила тёмная фигура.

Катя поколебалась, но всё же распахнула створку.

– Кто там?

– Хозяйка, – донёсся из темноты хриплый надломленный шёпот, – пусти переночевать, утром уйду.

Сердце отбивало бешеную чечётку. Катя вгляделась во мглу, но разобрать ничего не смогла.

– Ты кто?

– Свой я.

Она неслышной поступью подкралась к двери и открыла её на щёлку. Тень двинулась к ней, и через несколько секунд перед ней предстал измождённый парень с перемазанным лицом и в драной шинельке с обгоревшей полой. Ушанка тоже была опалена огнём.

Катя поманила парня рукой, и он юркнул в сени, а она плотно притворила дверь и набросила крючок.

– Ну?

– Свой я, – повторил он. – Советский.

– Сюда как попал?

Катя боялась. А вдруг немцы уже знают про него? Что, если через минуту они вломятся сюда и расстреляют обоих на месте? Ночь дышала звонкой тишиной, ни единого шороха, никаких звуков. Александровка спала крепким сном, но зажигать лучину она всё равно не стала – комендантский час. Не дай бог полицайский патруль увидит свет в окне.

– Из-под Севастополя пришёл.

– Пёхом, что ль?

Парень кивнул и тяжело привалился к стенке. По лицу крупными каплями струился пот.

– Хозяйка, мне б воды…

Катю осенила догадка.

– Да ты никак раненый, – ахнула она и засуетилась: – А ну давай, проходи в хату, щас перевяжу тебя.

Парень послушно прошёл в комнату, по-стариковски сгорбившись, опустился на табуретку. Катя поспешно открыла старый бабушкин сундук, выудила какие-то тряпки и принялась рвать их на широкие длинные полосы, потом набрала в закопчённый котелок воды и поставила на тлеющие в печке красные угли. Лекарств у неё не водилось уже давно, поэтому после того, как раны были тщательно промыты от глины, она просто туго перевязала их тканью.

– Спасибо, – шепнул парень своими бледными, растрескавшимися губами.

Было видно, что и промывание, и перевязка причиняют ему жгучую боль, но он не издал ни единого звука, только морщился, сцепив крепко зубы. Катя вытащила из тайника за печкой две банки немецкой тушёнки, что умудрилась сэкономить, и большой ломоть чуть зачерствевшего хлеба.

– На, ешь. Сил, небось, никаких совсем нет.

Парень жадно накинулся на нехитрое угощение и за минуту за обе щёки уписал всё. Пока он ел, Катя напряжённо думала, куда его спрятать. Немцы могут зайти в избу в любой момент, и если они обнаружат тут советского солдата, с жизнью можно будет попрощаться.

– Тебя как зовут-то хоть?

– Виктор, – с набитым ртом ответил он.

– А я Катя. – Она подпёрла подбородок ладонью. – Что мне делать-то с тобой, Вить?

– А вы не переживайте, я уйду. Вот прямо сейчас… доем только.

– Нет уж, – не согласилась Катя. – Далеко пойдёшь-то? Две пули вон в ноге сидят.

Он помотал головой.

– Нет их там. Ещё в лесу вытащил.

– Ну и хорошо. А идти всё равно не пойдёшь. Немцы кругом, убьют. Спрячу я тебя куда-нибудь.

Она нагрела ещё два ведра воды и, перелив в глубокое деревянное корыто, поставила в отгороженный пёстрой занавеской угол, чтобы он помылся, а сама вышла на крылечко. Было зябко, но обратно в избу за шалью Катя возвращаться не стала.

Небо затянуло предрассветными сумерками, где-то сердито лаяла собака – звонко, словно в пустую бочку. Катя зевнула и поёжилась. Босые ступни холодили доски крыльца, свежий утренний воздух пощипывал за уши и нос.

Спать Виктора она уложила на лавку, постелив старенькое, но чистое постельное бельё, а сама подошла к окну. В воздухе повисла мглистая рассветная дымка, но первые лучи солнца уже разгоняли её. Александровка просыпалась: звучали в тишине голоса, скрипнула в соседском дворе калитка, заблеяли вразнобой козы. Куда же спрятать своего нежданного гостя, да так, чтоб ни немцы, ни полицаи не пронюхали?

Катя мысленно перебирала все варианты. Амбар? Нет, туда могут заглянуть в поисках припасов, которые сами же и утащили. Сарай тоже не годится – недавно один особо дотошный и очень противный немчик основательно его обшаривал на предмет прячущихся партизан, даже солому всю сантиметр за сантиметром железным прутом попротыкал. А вдруг опять явится? Погреб? Катя задумалась на секунду, но потом отмела и эту идею. Во-первых, там холодно доже летом, а во-вторых, кто-нибудь обязательно заглянет. Полицаи шныряли по деревне днём и ночью, шарили по подвалам и домам, выискивая, что у кого ещё можно по приказу своих фашистских хозяев отнять. В угоду им они даже хлам разный, и тот позабирали, а уж если советского солдата найдут…

А что, если прятать его в колодце? Воды там давно уже нет, пересох, а немцы туда посмотреть вряд ли догадаются. Днём Виктор вполне может сидеть там, а ночью будет выбираться, чтоб поесть да согреться.

В шесть часов Катя разбудила его и стала собираться на работу в комендатуру, закутала голову тёплым платком, застегнула на животе поношенное суконное пальто, влезла в валенки. Проснулся Виктор сразу же, едва она только тронула его за плечо, и испуганно воззрился на неё.

– Не немцы, – прошептала она. – На работу мне надо. А ты давай одевайся, я тебя в колодец спущу.

– Куда? – изумился Виктор.

– В колодец, – повторила Катя и хмуро добавила: – Нету других мест, где искать эти ироды не станут. До вечеру посидишь, опосля вытащу.

Виктор возражать не стал, молча и быстро собрался, нацепил дядь Стёпину фуфайку и ушанку, обмотался стёганым одеялом, что она дала ему, чтоб не замёрз вконец. Катя тем временем принесла из сарая трухлявую лестницу и поставила в колодец.

– Только тихо сиди, – предупредила она его перед тем, как уйти.

Снег сошёл уже почти полностью, превратившись в стылую воду. Набухшая мокрая земля комьями приставала к валенкам, накрапывал мелкий, колкий весенний дождик. В комендатуре ещё никого, кроме часовых, не было. Катя повесила своё пальтишко в чулане на вбитый в стену гвоздик – раздеваться в других помещениях ей не позволяли – схватила ведро и швабру и потопала за водой.

Когда она домыла уже почти все кабинеты, заявились немцы. Впереди шёл незнакомый на лицо высокий мужчина в зеленовато-серой форме с серебристыми, заплетёнными в косички погонами. На фуражке блестел череп с двумя скрещенными костями. За ним спешил Фридхельм Кляйбер – начальник Александровской комендатуры, суровый, жёсткий и несговорчивый фашист, любимым развлечением которого были допросы. А следом показался