Когда была война - Александра Арно

– Ой… Вить, кажется, наружу он просится…

– Кто? – не понял он.

– Ну не я ж! Ребёнок, кто!

– Делать-то что?!..

Катя сама не знала, что делать, она просто корчилась на скамейке, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать во всё горло. Прошиб холодный липкий пот и теперь пеленой заливал глаза, живот сильно тянуло, а младенец внутри яростно толкался, пробираясь в этот мир.

Виктор носился вокруг, как индюк с отрезанной головой. Катя, кое-как сообразив, велела ему набрать воды из бадьи и нагреть её, взять из шкафа что-нибудь, во что можно завернуть ребёнка. Он распахнул дубовую дверцу и трясущимися руками выгреб с полки всё, что там было. На полу образовалась тряпичная груда. Виктор цветом лица мало отличался от белых простыней, которые Катя когда-то получила в сельском медпункте – их списали за ненадобностью, и кое-что раздали людям. Не пропадать же добру.

***

Утром немцы устроили облаву на партизан: рыскали по избам и по сараям. Изводились лаем злющие овчарки, тарахтели мотоциклы, то тут, то там гремели выстрелы. Помогали им полицаи, которые зверствовали не хуже фашистов, несколько их отрядов вместе с эсэсовцами уже прочёсывали окрестности.

Ворвались они и к Кате. Пинком перевернув попавшуюся на пути низенькую скамеечку, в дверь ввалился эсэсовец в сопровождении Сеньки. Оба держали оружие наготове. Они принялись обшаривать шкафы, заглядывать под кровати и за печку. Катя лежала на кровати, не в силах даже шевельнуться, и, прижимая к себе новорождённую дочку, следила за ними взглядом. Куда ушёл Виктор, она не знала, но надеялась, что куда-нибудь подальше.

– Родила, что ль? – без интереса спросил Сенька.

– Родила, – одними губами ответила Катя.

Он оглядел вымазанные в крови полотенца, что комьями валялись на полу, тазик с остывшей водой, большие ножницы.

– А помогал кто?

– Никто. Сама.

Сенька недоверчиво хмыкнул, поддел носком сапога полотенце и брезгливо отшвырнул в сторону.

– Вот прямо-таки и сама?

Катя не ответила. Младенец засопел, и она прижала его к груди и принялась покачивать, убаюкивая. Немцы грудных детей на дух не переносят, не дай бог ещё увидят. Кто знает, до какой бесчеловечности они могут дойти, им ведь ребёнка убить – раз плюнуть. Первый раз в жизни она боялась за кого-то другого больше, чем за саму себя.

– А я, Катерина, ещё жениться на тебе хотел, – протянул Сенька. – А ты вона, рожаешь не пойми от кого. Кто папаша-то хоть?

– Не твоё дело, – огрызнулась Катя. – Кто надо, тот и папаша, понял?

Так никого и не найдя, они убрались прочь. Перед уходом Сенька пообещал ещё «заглянуть как-нибудь на чай» и, довольно осклабившись, захлопнул дверь. Катя откинулась на подушку. Дочка, имени у которой ещё не было, выпростала из заменявшей пелёнку наволочки крохотные кулачки. Личико жалобно сморщилось, и она громко заплакала.

– Ну, тихо, тихо, моя хорошая, – успокаивала её Катя, целуя в лысую макушку.

Потом они уснули. Девочка прижималась головой к материнской груди и тихонько сопела, а Катя улыбалась во сне. Ничего на свете не могло отнять у неё этого счастья – быть мамой. В ней работал древнейший инстинкт, и она впервые за долгое время спала глубоко и спокойно.

Разбудил её негромкий кашель и стук входной двери. Катя встрепенулась. Неужели немцы вернулись? За окошком уже почти стемнело, замерцали первые далёкие звёзды. Рама тихонько брякала от ветерка, а тот игриво трепал лёгкую занавеску, то надувая парусом, то волной перебирая за аккуратно подшитый край.

– Витя, – хриплым со сна голосом прошептала Катя. – А ты где был?

– Прятался, – улыбнулся он.

На лице темнели полосы подсохшей грязи, короткие волосы стояли торчком. Он подошёл к печке и принялся греть руки. Угольки уже почти истлели, и теперь походили на чёрные камни, лишь иногда с неохотой вспыхивая красным.

– Продрыхла весь день, – посетовала Катя, выбираясь из кровати и скручивая длинные волосы в жгут. – Хорошо хоть, на работу не надо было сегодня…

Дочка мирно спала. Она бережно прикрыла её одеялом и встала на пол босыми ногами. Виктор стоял лицом к печке, не смотря на неё, его профиль чётко выделялся в слабом свете догорающего дня.

– А где вы работаете?

– Да что ж ты мне «выкаешь»-то без конца, – возмутилась Катя. – Чай не на княжеском приёме.

– Ладно, – смутился Виктор. – Где ты работаешь?

Она накинула на плечи шерстяную шаль, сунула ноги в войлочные тапочки и прошаркала к столу. Ходить без живота было непривычно легко.

– Поломойка я. Другой-то работы не сыскать тут.

– Понятно, – отозвался Виктор.

Они замолчали. Катя порылась на полочке, которую прибил на стену дядя Стёпа, перебрала пустые стеклянные банки. Где-то у неё были запасы сушёного зверобоя и душицы, которые теперь заменяли чай, но и они куда-то подевались.

– Имя придумала ребёнку уже? – снова заговорил Виктор.

– Ага, – кивнула Катя. – Ариной назову. Я читала, у Пушкина так няню звали.

Виктор повернулся к ней. Различить выражение его лица в сгущающемся сумраке было невозможно, но почему-то ей казалось, что он улыбается.

– У тебя у самой имя императрицы, а дочку как няньку назовёшь?

– Какой такой императрицы? – без интереса спросила Катя.

– Ну как какой. Екатерины Великой. Она, кстати, Крым к России присоединила.

Катя только хмыкнула в ответ – не до императриц ей сейчас – но всё же полюбопытствовала:

– А какие ещё были императрицы?

Виктор сел на лавку.

– Елизавета была, Анна была, княгиня Ольга. Царевна Софья была…

– Фу! – сморщилась Катя. – Не люблю это имя!

В душе колыхнулась старая забытая обида. Она давно не видела Караваеву, даже не знала, жива ли та, но всё равно продолжала её недолюбливать, хотя причин вроде и не осталось. Женю она уже точно не любила, даже не вспоминала о нём, но та боль, что он причинил ей своим предательством, ещё не забылась. Ещё саднил шрам нанесённой им раны.

– Ну, тогда вот последняя императрица, Александра Фёдоровна…

– Красиво, – одобрила Катя. – Александра. Саша. Шурочка. Шунечка. Наверно, так и назову.

Она наконец отыскала банку с цветами душицы и, насыпав их в чайник, взяла самовар. Желудок подводило от голода, но последняя картошка кончилась ещё вчера, а из запасов тушёнки осталась только одна банка.

– Давай я помогу. – Виктор прошагал к ней и взял самовар из её рук. – Нельзя тебе тяжёлое поднимать.

– Беременная ходила, ещё как поднимала, – отмахнулась Катя, но возражать не стала.

Пока он набирал в самовар воду черпаком, она, сунув босые ноги в заношенные кирзачи, вышла во двор. Уже стояла непроглядная темень –