Когда была война - Александра Арно

через деревню строем проходили солдаты – измученные и измождённые, с усталыми суровыми лицами. И всякий раз Катя находила, чем подкормить их. А однажды какой-то молоденький лейтенантик вдруг вручил ей небольшой мешочек с мукой и, заговорщически подмигнув, сказал:

– На жену мою ты похожа.

Она даже поблагодарить его не смогла, только растерянно глазела то на неожиданный подарок, то на дарителя. А лейтенант уже снова зашагал по раскисшей от весенних дождей дороге. Его кирзовые сапоги по щиколотку увязали в чёрной жидкой грязи.

– Спасибо! – крикнула ему вдогонку Катя.

Из муки она напекла лепёшек, подмешав в тесто немного петрушки и зелёного лука. Александра за обе щёки уплетала угощение, громко прихлёбывая настой из вишнёвых веточек, что заменял им чай, и сопела от удовольствия, а Катя снова и снова подсовывала ей свой кусочек. Дочке уже почти исполнилось три года, и она довольно уверенно разговаривала, вовсю бегала и даже умела сама набирать из бочки воду. Правда, внимания ей Катя уделяла не столько, сколько хотелось бы – всё время и силы отбирала бесконечная изматывающая работа. По ночам она, как могла, кроила и шила ей одежду из своих юбок, вязала платки и варежки из шерсти, которую сыскала на чердаке – целых восемь мотков. Вот только с обувью была проблема, и Сашеньке приходилось шлёпать в старых изношенных калошах. Её маленькая ножка растворялась в огромной калоше, отчего она была похожа на маленького несуразного лыжника.

Катя выдернула последний сорняк и разогнулась, потирая занывшую поясницу. Солнце на небе разошлось не на шутку, и радостно одаривало деревню щедрым майским теплом, прогревало замёрзшую за зиму землю, и та оттаивала в его ласковых лучах. Катя окинула взглядом засаженный огород. Не много, конечно, да и противная живучая медведка пожрала половину корней, но должно хватить. Теперь-то никто не посмеет отнять у неё урожай.

Саша возилась рядом, собирала в кучку мелкие палочки, рыла в земле небольшие ямки. Её любопытные голубые глазёнки с интересом и восторгом следили за порхающими пёстрыми бабочками, юркими пчёлами и жучками. Она тянула к ним свои пухлые ручки и широко улыбалась, показывая похожие на жемчужинки молочные зубы. К белёсым волосам пристала травинка. Катя нагнулась и выпутала её, и тут в небе протяжно загудел самолёт. Саша вскинула голову. Рот её раскрылся от удивления.

– Мама, фто это? – звонким голоском спросила она и ткнула в самолёт пальцем.

Катя проследила, как он, стрекоча мотором, пронёсся над ними и устремился к горизонту. В чистом воздухе разнеслось гулкое металлическое эхо.

– Самолёт это, – ответила она.

– Он умеет летать? – ещё больше изумилась Саша. – Это птица?

– Нет. – Катя вытерла перемазанные грунтом руки о замызганный передник. – Там внутри человек сидит.

– Человееек?..

– Катя! – вдруг раздался истошный вопль у калитки. – Катя! Катеринка!

Вопила Виолетта Леонидовна. Катя всполошилась и во всю прыть кинулась к воротам. Что там ещё случилось? Неужто немцы вернулись? Александра засеменила за ней, неуклюже шаркая по земле своими громадными калошами.

– Что такое, тёть Летт? – ещё издали крикнула Катя. – Случилось что?

Старушка тяжело опиралась на чуть покосившийся штакетник. От улыбки вокруг глаз собралась густая сетка глубоких морщин, на редких рыжих ресницах висели слезинки. Она походила на огородное пугало: сухая, исхудавшая, с дряблыми узловатыми руками с синими прожилками вен и выцветшими, помутневшими от старости и слёз глазами. Застиранная одежда неопрятно свисала с худых плеч.

Катя подскочила к калитке и дёрнула её на себя.

– Прогнали немцев, Катерина, – выдохнула Виолетта Леонидовна. – Совсем прогнали!

– Совсем?.. – ахнула Катя. – Из России?

– Из Крыма! Не будет их больше тутачки!

На улице понемногу собирался народ – те, кто выжил, сумел уцелеть в оккупации. Катя подхватила Сашу на руки и выбежала за калитку. Солнце вдруг стало светить ярче, громче заклекотали птицы, ярко зазеленилась на деревьях молодая изумрудная листва. Хотелось закричать, запеть во всё горло, пуститься в пляс. Она крепко прижала к себе дочку и, чмокнув в макушку, закружила. Александра радостно завизжала и обхватила её за шею ручонками.

Прогнали! Прогнали! Прогнали!

– Мама, а немцы больфе не велнутся?

Катя засмеялась, сама не зная, почему. Просто светло было на душе, радостно, будто и в ней тоже наступила весна.

– Нет, дочка, не вернутся. Никогда больше не вернутся.

Кто-то уже вовсю играл на аккордеоне. Ноги сами просили пуститься в пляс, и Катя танцевала. Танцевала вовсю в своих рваных затёртых штиблетах, не замечая боли от водяных мозолей на загрубевших ступнях, а Саша заливалась звонким хохотом у неё на руках. Катя осыпала поцелуями её веснушчатое лицо и снова и снова шептала:

– Никогда не вернутся немцы, Шунечка. Никогда!

На лавочке у одного из домов сидела сгорбленная женщина в синем платке и, держа дрожащей худой рукой самодельный костыль, безразлично глядела на этот стихийный бурный праздник. И вдруг Катя узнала в ней Софью. Та стала непохожей на себя: из весёлой цветущей девушки превратилась в иссохшую старуху с потускневшим взором и выцветшим куском соломы вместо волос. Они выбивались жёсткими проволоками из-под неряшливо повязанного платка. Некогда румяное лицо вытянулось, щёки запали и приобрели неестественный могильно-серый оттенок, бледные растрескавшиеся губы тряслись, а на лбу двумя тёмными, чуть изогнутыми линиями выделялись брови. Иногда Софья вздыхала, теребила край замурзанной юбки длинными костлявыми пальцами и что-то бормотала себе под нос.

– Тёть Летт, – Катя уцепила соседку под локоть, не отводя от Софьи взгляда, – а что это с Караваевой? Сидит вся… какая-то…

Виолетта Леонидовна ответила не сразу.

– А что с ней, Катеринка… Это ты баба сильная, любую невзгоду преодолеешь. А она, вишь, слабой оказалась. Больная вся с голодухи-то. Есть у них совсем нечего было, а что было, то полицаи поотбирали. И енто ещё… ты не знала, небось?

– Чего не знала? – насторожилась Катя.

Виолетта Леонидовна быстро огляделась по сторонам, перекрестилась и торопливо зашептала:

– Жених-то ейный, Евгений, без вести… это, того-самого! Но ещё что. Ея немцы заставили партизан расстрелять. Когда облава-то была, помнишь? Так вот они ея хвать и в штаб, да давай мордовать. Дескать помогаешь партизанам. И домордовали. Вывели, дали ентот, как ево… автомат. И говорють, значит: стреляй! Или тебя саму того-самого… Она и того…

Катя отшатнулась.

– Ты чего мелешь-то, тёть Летт? Горячка у тебя? Откуда страстей-то только таких наслушалась!

– Мама, а фто такое автомат? – спросила Александра.

Катя нахмурилась и сердито шикнула на неё. Девочка сунула в рот большой палец и громко икнула от испуга.

– Да вот те крест! – побожилась Виолетта Леонидовна и снова перекрестилась. – Сама она потом приходила ко мне, плакалась, как на исповеди! И,