Когда была война - Александра Арно

Катя ещё долго смотрела на одиноко сидящую Софью. Услышанное никак не хотело укладываться в голове – словно громоздкий кирпич. Катя и верила, и не верила в то, что рассказала соседка, но на следующий день всё же решила, что бывшей сопернице нужно помочь. Ведь не враги уже давно. Она собрала в корзинку несколько запечённых на углях картошек, налила в банку парного молока, которое дала Тутя – её новая рыжая корова, подумав, положила два огурца и полкочана капусты. У Караваевых, небось, и сейчас с провизией туго, не лишним будет.

Шуня хвостиком увязалась за ней. Они пересекли узкую улицу. Катя дёрнула на себя скрипучую калитку на пружине, и та неохотно поддалась, пропуская их в поросший ковылём и вереском двор.

Перед тем, как постучать в дверь, Катя попыталась заглянуть в плотно занавешенное окно. Из дома не доносилось ни звука, только с натужным хрипом прокуковали часы, а потом опять всё стихло. Она поднялась на крылечко и поскреблась в дощатую дверь на заржавевших петлях.

Софья открыла сразу же, будто ждала её. И снова тот же отсутствующий безразличный взгляд и трясущиеся губы. Она просто смотрела на Катю и молчала, будто воды в рот набрала.

– Сонь… я тут, в общем… вот. – Катя протянула ей корзинку. – Возьми. Еда тут.

Та покачала головой и оттолкнула от себя корзинку.

– Иди куда шла.

– Я к тебе шла, Сонь, – растерялась Катя и опять настойчиво протянула свой нехитрый подарок. – Ты возьми. У нас есть ещё.

Софья вдруг рассвирепела, потухшие глаза вспыхнули огнём. Она по-звериному оскалилась и, сжав зубы, тихо, но твёрдо отчеканила:

– Вон пошла! Не нужны мне ваши подачки! И жалость ваша не нужна! Знаю я, что все меня тут теперь презирают, а сама ты под дулом автомата стояла?! А?! Стояла, я тебя спрашиваю?!

Шуня заревела в голос, уцепившись обеими руками за Катину юбку. Катя автоматически прижала её к себе.

– И больше чтоб ноги твоей тут не было, поняла?! Курва!

Дверь с грохотом захлопнулась. Некоторое время Катя в смятении стояла на пороге, успокаивая дочь, потом развернулась и решительно зашагала прочь. Ишь, какая, к ней с добром, а она вон как! Взашей со двора выгнала, поганой метлой. Ну и пусть подыхает тогда, коль уж так хочется. Ей-то, Кате, какое до этого дело?

Через Александровку снова шли солдаты. Усталые, запылённые, измотанные. Они без интереса глазели на Катю, стоящую у обочины дороги, и маршировали мимо, поднимая клубы пыли своими стоптанными сапогами.

Один из них остановился.

– Хозяйка, воды нет?

– Ой! – спохватилась Катя. – Чего это я?

И протянула ему банку с молоком. Солдат жадно напился через щербатый неровный край, потом передал другому. Шуня резво выудила из корзинки картошку и на открытой ладони протянула ему. Лицо солдата озарила приветливая улыбка. Он стащил с головы пилотку и присел перед ней на корточки.

– Тебя как зовут, красавица?

– Александла.

– А это мамка твоя? – Он мотнул головой в сторону Кати.

– Ага.

– Ну так ты, Александра, сама бы картошку съела. Вам тут поди не сыто жилось под немцем-то.

Шуня замотала головой.

– Немцев плогнали, и тепель у нас всегда будет еда.

– Берите, – поддержала дочь Катя. – Вы воюете, вам нужней. А мы вырастим.

Солдат встал, нахлобучил пилотку обратно и взял картошку.

– Спасибо, хозяйка.

– Вы только немцев сюда не пущайте больше.

Он улыбнулся и махнул рукой: не бойся, мол, не пустим, и заторопился за уходящим строем.

Почти следом за ними провели под конвоем пленных немецких солдат – не менее пятидесяти человек, которых взяли под Александровкой. Бои за деревню шли больше недели: немцы упорно не желали оставлять свой административный центр, откуда управляли всем районом. Нередко по ночам Катя просыпалась от грохота канонады и свиста снарядов, и всякий раз в страхе сжималась в комочек на кровати. Ей казалось, что бомбы рвутся прямо за стенами дома. Ночное небо подолгу полыхало багряным заревом, пока рассвет не сгонял его прочь, делая бледным.

А потом немцы принялись в суматохе и спешке уничтожать документы. Катя видела огромные костры у комендатуры, куда бумаги порой бросали прямо в папках и портфелях. Один такой непонятным образом умудрился уцелеть в огне, обгорели только углы да почернела от сажи металлическая застёжка. Катя случайно заметила его на кострище и, не думая, подняла, отряхнула от пепла и заглянула внутрь. В двух отделениях аккуратно лежали десятка два бумаг. Она отшвырнула его в сторону. Понять всё равно ничего не поймёт, а хранить у себя немецкие документы не стоит – Катя чувствовала это нутром.

Перед тем, как стихла канонада, немцы попрыгали в свои машины и мотоциклы и убрались из Александровки прочь. Наступившая после их отъезда тишина казалась нереальной, ненастоящей, звенела в прогретом апрельским солнцем воздухе туго натянутой струной. Сельчане прятали друг от друга взгляды, избегая смотреть в глаза. Они столько пережили и натерпелись в оккупации, что теперь попросту боялись. И каждый гадал, что же будет дальше.

– Мама, а мил бывает без войны? – спросила как-то раз Шуня и выжидательно уставилась на неё своими громадными ясными глазами. – Бывает так, что немцев нету, а полицаи не отбилают еду?

Катя сморгнула слёзы и, посадив дочь к себе на колени, принялась тихонько раскачиваться. А действительно, разве так бывает? Неужели когда-то она спокойно спала по ночам и свободно ходила по улице, а продукты в доме имелись всегда?

Она поцеловала Сашу в висок и прижалась щекой.

– Бывает, ласточка моя.

– Ты видела? Война ведь давно идёт? Целых сто лет, да?

– Нет, дочка. Не сто лет… Три года.

– А фто немцы от нас хотят? – с детским любопытством продолжала спрашивать Саша. – Пофему они всегда такие злые? Бывают доблые немцы?

Её обычно звонкий голосок звучал чуть приглушённо. Катя молчала. Она не знала, что отвечать. Может быть, когда Саша вырастет, она расскажет ей всё – от начала и до конца, когда уже не будет в душе страха и боли, не будут так саднить нанесённые войной раны, а небо над головой никогда больше не озарится заревом взрывов. Когда не будут разрывать тишину стрёкот пуль и натужный, громкий грохот пушек.

На второй день тишины в Александровку вошли советские солдаты. Их встретили громким радостным плачем. По улице, ревя моторами, потянулись запылённые, чёрные от мазута танки с красными звёздами на броне, затряслись полуторки и бронемашины, а за ними вышагивала пехота со скатками и винтовками. Саша провожала их удивлённо-восторженным взглядом, выглядывая из-за