Когда была война - Александра Арно

– Ешь, дядь Стёп.

– Чего это опять глаза на мокром месте? – наигранно весело спросил он и перекрестился. – Ну вот тебе крест, таких плаксивых баб, как ты, ни в жизть не видал!

Однажды утром, когда Катя, как обычно умывалась из потемневшего медного тазика, её вдруг схватил приступ тошноты – липкой, удушливой. Она волной подступила к горлу и встала комом. Катя уронила полотенце и, выскочив на улицу, бросилась на огород, где её вывернуло прямо на грядку со свёклой.

Сперва она думала, что отравилась чем-то. Тошнота не отступала весь день, а вдобавок к ней неприятно тянуло в животе и болела грудь. Даже мысли о еде вызывали новый приступ рвоты, и Катя так и не смогла проглотить ни крошки до самого вечера.

Дядя Стёпа молча наблюдал за ней, а когда она вышла на крылечко подышать свежим воздухом, направился следом.

– Ты беременная, что ль? – раздался за спиной его голос.

Катя чуть было не подпрыгнула от испуга и, развернувшись, испуганно глянула на него.

– Ты чего, дядь Стёп? Рехнулся? Не беременная я.

Из глубины души стал медленно подниматься страх. Он, как и противная тошнота, накатывал волнами, накрывая её с головой и засасывая в свою бездонную пропасть. Она глядела на дядю расширившимися глазами.

– Не первый десяток живу, баб беременных видал уже, – не отступался дядя Стёпа. – Признавайся, от кого забрюхатела?

Катя не выдержала, бросилась ему на шею и отчаянно зарыдала, путано объясняя, что произошло. Дядя ласково гладил её по заплетённым в две косы волосам.

– Ты меня только не ругай, дядь Стёп, не брани, – захлёбывалась слезами Катя. – И так на душе муторно, хоть волком вой!

– Да куды ж ругать-то, – проворчал тот.

До глубокой ночи они обсуждали, что делать дальше. Катя боялась. Боялась презрения людей, боялась получить позорное клеймо потасканной девицы, и дядя Стёпа предложил ей переехать в его деревню, что находилась под Керчью. Мол, там и дом добротный, и море ближе, да и деревня больше, аж на три тысячи дворов. Там, дескать, даже не все жители друг друга знают, а уж из таких отдалённых деревень, как Александровка, и подавно даже никакие слухи не доходят. И Катя согласилась, хоть и не хотела оставлять обжитое и благоустроенное место, но всё лучше так, чем стать в глазах односельчан нехорошей, падшей женщиной.

Она ещё не знала, что совсем скоро никому и дела не будет ни до неё, ни до её беременности.

Осенью война тяжёлой огненной тучей ворвалась и в Александровку. Немцы вели себя развязно и по-хозяйски: уводили со дворов скот и птицу, вытаптывали с таким трудом выращенные овощи и фрукты, разоряли виноградники и бахчи, вывозили грузовиками запасы зерна и пшеницы. Они походили на стаю голодной саранчи – после них не осталось ничего, кроме запустения и разрухи. Не меньше десятка домов были сожжены, половину жителей – тех, кто посмел им сопротивляться – расстреляли, а после запретили всем выходить за пределы деревни.

В помещении сельсовета они устроили свою комендатуру и вместо красного флага с серпом и молотом повесили над входом другой – тоже красный, но со свастикой. Целыми днями по улицам тарахтели их мотоциклы, шныряли солдаты с автоматами. Они нагло входили в любой дом, могли избить палками за что угодно – за взгляд, слово, движение, и Катя боялась их до икоты.

У неё уже наметился небольшой животик. Она скрывала его под шалью, обвязывая её концы вокруг раздавшейся талии, и старалась как можно меньше выходить из дому, чтоб на глаза никому не попадаться. Встретит кого из односельчан, так позору ведь не оберёшься! А потом к ним в дом пришли два немца. Один высокий, плечистый, с хмурым колким взглядом, второй низенький и юркий, как мышка. Его глаза проворно обшарили избу, с интересом задержались на самоваре.

– Мьи бьюдем здес жить, – с таким сильным акцентом сказал он, что Катя не сразу поняла слова.

– Здесь? А мы где ж тогда будем?..

Немец зло отмахнулся от мухи и указал вытянутой рукой на дверь.

– Фон!

Им с дядей Стёпой пришлось переселиться в пустующий амбар – всё зерно уже давно выскребли и увезли, чтобы печь из него хлеб для фашистских солдат. Никаких вещей взять из дома не позволили, и спать им пришлось на голом полу, отчего утром спина стала деревянной, как доска.

– Ну ладно я, – возмущённо ворчал дядя Стёпа, – а ты-то? Взять беременную бабу и выгнать на улицу спать, вот же, твари, до чего бесчеловечные-то, а!

В то же утро новые жильцы убили их пса Пушка – спустили с цепи, сделав из него живую мишень, и оттачивали мастерство стрельбы. Минуты через три его звонкий лай оборвал звук выстрела, и Катя сжалась в комок в углу амбара. Господи, ну что ж за нелюди!

Когда фашисты скрылись в доме, она тихонько выбралась и неслышно подкралась к лежащему ничком в пыли псу. Он был мёртвым: мутные глаза смотрели в никуда, на впалом боку и под ухом темнели запекающейся кровью пулевые отверстия. Катя принесла кусок мешковины и завернула в него бездыханное собачье тело, а когда уже было взвалила на плечо, дверь избы распахнулась и её пробуравил жёсткий немецкий взгляд.

– Кьюда?

– Ну так, – испуганно залепетала Катя, – закопать же надо псину-то. Что ж, тут ей лежать, гнить?

Фашист двумя широкими шагами преодолел разделяющее их расстояние, выхватил край собранной в узел мешковины у неё из рук и откинул в сторону.

– А-а… поньимать! – Он мотнул головой. – Идьи!

Катя взяла прислоненную к стене сарая штыковую лопату, снова собрала мешковину в узел и взвалила на плечо. Она похоронила Пушка на разорённом пшеничном поле, заровняла ногами небольшой холмик. Сухая, выжженная жарким крымским солнцем земля разваливалась на большие комья, рассыпалась в пыль, и ей стоило больших трудов выкопать неглубокую ямку. Да ещё и погода стояла знойная, и пот катился по лицу солёными ручьями, впитываясь в воротник.

Немецкие порядки наводили ужас. Любимым занятием захватчиков были убийства – косили всех, кто попадался под руку, многих увозили куда-то в крытых грузовиках целыми семьями. Фашисты говорили, что они едут к новой счастливой жизни, без красного террора, где за работу им будут платить достойно, и где их труд будет цениться более чем высоко – в Германию. Только вот насиженных мест люди добровольно покидать не хотели, поэтому к светлому будущему их выталкивали буквально силой, под дулами автоматов. И Катя боялась, что в один день в таком же грузовике увезут в Германию