Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

Господи, - шептали в темноту, в глубокую пустоту его губы, - Ты дал мне многое, Ты спас меня от погибели, но и наделил меня же страхом и осторожностью. Если что и худого сотворил я, так в Твоей власти отпустить грехи мои: вольные и невольные. Укажи лишь, Господи, чего стоит мне опасаться теперь, - тело сотрясала нервная дрожь, словно по нему ударили током, уши прислушивались к чему-то тайному, неизведанному, что невольно наводило страх. Но ничего так и не было услышано, его окружала по-прежнему густая черная ночь.

Во сне Владислав брел по какому-то туннелю - то узкому, то широкому. Стены, облицованные серым камнем, от которых веяло могильным холодом, истощали неприятный затхлый запах, а вдалеке, но не ясно откуда, доносился до слуха знакомый голос, только чей он и кому принадлежал, того Влад не знал. Он силился бежать на этот зов, узнать зовущего его, но как это всегда бывает во снах: чем сильнее ты прикладываешь усилия, тем медленнее ступаешь. Вдали вдруг показался тусклый, но все же свет - вот и конец пути. Облегченно вздохнув, Владислав принял еще одну попытку вырваться к этому источнику света, но туннель сомкнулся, желая раздавить его. Задыхаясь в холодных стенах, Влад закричал, взывая о помощи, и... резко проснулся, обливаясь холодным потом. По щекам текли слезы, в горле все пересохло. Поглядев на часы, он заметил, что стрелки показывают шесть часов утра, на улице темно как ночью - зимнее утро всегда черное. Тяжелой поступью Владислав побрел на кухню испить холодной воды. Он пил один стакан за другим до тех пор, пока окончательно не проснулся. Тогда он подошел к окну и туманным взором поглядел на улицу:жизнь только возвращалась в Лондон - редкие прохожие, несколько машин. Все как обычно, ничего не изменилось.

Приняв душ и позавтракав, Влад уселся в любимое кресло, приобретенное недавно в антикварном магазинчике за полцены, стал ждать - только чего? Звонка, письма, приходу гостей? На этот вопрос он и сам не мог дать ответ.

Вдруг затрещал телефон - неожиданно, страшно громко, и от этого звонка Владислав подскочил на месте, словно стряслось нечто опасное, тревожное. Холодной рукой он поднял трубку, проговорил не своим голосом:

Слушаю.

Влад, брат, - то оказалась сестра Янка, ее голос прерывали рыдания и она силилась говорить ровно, понятно, но сил у нее для того не было, только одно, - наш дядя Адам умер... сегодня...

Дядя Адам? - воскликнул он, чувствуя тугой комок в горле и груди. Теперь ясно стало, отчего тоскливо и страшно с самого утра, понятен и увиденный сон, и голос, зовущий издалека - то был дядя.

Прости нас, мы не сразу дозвонились до тебя.

Ничего не изменить уже, Янка, это моя вина. Дядя Адам столько делал для меня, а я даже не смог попрощаться с ним.

В душе Влад ощущал нестерпимый укор совести, осознавая, что Адам был для него куда ближе и роднее, нежели отец, вот потому и горевал он о безвозвратной потере. Достав из тумбочки большой семейный альбом, Владислав с упоением и любовью принялся разглядывать черно-белые фотографии: начало двадцатого века, времена войны и последующие сороковые-пятидесятые годы. Все лица родных - такие молодые, счастливые, душевно прекрасные, одухотворенные. Ах, как же сильно он скучает по ним! А вот грозная бабушка Леокадия Котула - единственная любившая его больше остальных. А на другой фотографии дядя Адам с супругой Марией - после их свадьбы, дядя красивый, гордый, черноглазый, смуглый брюнет - истинный армянин. Владислав вспомнил, как Адам брал его на руки, угощал чем-нибудь сладким, а потом рассказывал интересную историю -и всегда на армянском языке, что так не нравилось Станиславу. Дядя понимал, внимал его душу больше, нежели отец, может статься, потому отныне он испытывает муки потери по родному человеку?

Дядя, дядя, зачем же ты так рано ушел? - вздыхал Влад, из последних сил борясь с тугим комом рыданий. - Об одном прошу, если ты слышишь мой голос в вышине: прости, что я не оказался рядом в твой последний час, прости и за то, что бросил все и уехал вот так просто. Ты делал для меня много больше, нежели я заслуживал. Прости меня, прости.

Две капли беззвучно упали на фотографию и в них отражался блеклый свет. Влад прижал эту фотографию к груди, желая хотя бы так стать ближе к родному человеку. И вдруг необычайно удивительная теплота окутала его пеленой, словно незримая благодать наполнила душу. Он осмотрелся, не заметив никого и ничего, но осознал - он не один, что кто-то присутствует рядом с ним: светлый, далеко-надежный.

Дядя, ты здесь? - воскликнул Владислав, встав с места, глазами обегая комнату. - Пошли мне знак, что ты рядом. Ты прощаешь меня?

Штора слегка колыхнулась, хотя все окна и двери были надежно закрыты. Страха перед призраком не было, с детства он умел общаться с ними - не во сне, наяву. Слезы все еще текли по щекам, а невидимый, но ощутимый свет растворялся в лучах утреннего солнца, оставляя за собой теплый шлейф. Протянув руки, как бы желая остановить, ухватить кого-то, Влад воскликнул:

Дядя, не уходи, не покидай меня! - но ответа не последовало, все стало как и прежде: тихо, тепло и одиноко.

В отчаянии он решил покинуть на время дом, уйти без особой надобности - просто побродить по улицам, забыться на время, раствориться в многолюдной толпе.

У каждого человека, где бы он ни жил, есть одно или несколько любимых мест, где он проводит время. Такое место может быть либо памятью о близких событиях, либо наводящее о грустно-приятной ностальгии или же хранившее какие-либо ассоциации. В Кракове был парк с длинными тенистыми аллеями - сакральное место его свиданий с Яниной, память о которой хранил в тайниках своего сердца. Теперь ее давно уже нет, как и тех следов, оставленных ею на прошлогодней листве. В лондонском парке Владислав пытался по крупицам словно мозаику собрать далекие воспоминания в единую картину, да только парк не тот и аллея не та. А ныне к старой ране прибавилась новая: болезненная, кровоточащая. Дядя Адам был не только его родственником, но и другом; не нужно было искать ни ассоциации с ним, ни следов: вся память о нем являлась картиной целостной, понятной, оттого и грустной. Кто отныне разделит с ним мечты, надежды и планы? Вся его жизнь одни потери, одни могилы - и уходили лишь те, кто