Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

Она повалила его на ложе, притиснула, как не раз бывало раньше, к стене, стала возбуждать, вся исполненная трепетного желания. Словно последней радости предавалась, последнее было это в её жизни яркое проявление чувств, и была Ольга в страсти своей, как всегда, неистова, бешена, порывиста.

Под утро уставший Глеб уполз куда-то в темноту. Чуть слышно скрипнула и закрылась дверь возка. Ольга лежала, накрытая медвежьей полостью, тупо смотрела в чёрный потолок возка, тяжело, с присвистом, дышала. Она знала, что Глеб к ней больше не придёт, и если она его теперь увидит, то только где-нибудь за спинами черниговских бояр, Святославовых ближников. Эта страница её жизни была окончательно перевёрнута. Сильная, решительная женщина, она внезапно расплакалась, завыла громко, навзрыд, в отчаянии закрывая лицо руками, сожалея горько о злой бабьей участи своей.

Глава 69

Князю Святославу Черниговскому стукнуло в то лето пятьдесят пять лет. Был он самым старшим среди князей Южной Руси, уступая годами лишь Андрею Юрьевичу Суздальскому. Уже более восьми лет княжил он в родном Чернигове, считался главой всех владетелей Ольгова корня, но жаждал большего. Отец, Всеволод Ольгович, володел некогда Киевом, и умер он, держа дедов «злат стол». Вот и Святослав мечтал вослед отцу сесть в Киеве, стать первым не токмо по возрасту, но и по силе, по значению своему среди прочих родичей.

Глядел на себя в серебряное зеркало, видел седовласую голову и ещё более белую долгую бороду, скорбел, вздыхал тяжко. Никак не удавалось ему овладеть стольным Киевом. Мешали проклятые Ростиславичи – яко кость в горле, встали они на его пути.

Ростиславичей сперва поддерживал Андрей Суздальский, но в последнее время с ними рассорился. Отказались сыновья покойного Ростислава выдать ему троих киевских бояр, коих обвинил Андрей в отравлении своего брата Глеба. Получив грамоту из Киева, впал князь Суздальский в лютый гнев и велел старшему из Ростиславичей, Роману, тотчас убираться из Киева в свой Смоленск. Незлобивый, добродушный книгочей, Роман поспешил подчиниться грозному окрику из Суздаля. Но не таковы были его молодшие братья – Рюрик, Давид и Мстислав. Выступили они супротив Андреевой воли, наскоком внезапным заняли Киев, захватили в полон самого младшего из братьев суздальского князя, Всеволода, а также его племянника, Ярополка Ростиславича. За спинами же лихих братьев смутно вырисовывалась фигура галицкого князя.

Святослав решил, что настал, пробил его час. Далеко глядел черниговский владетель, жизнь научила его быть осторожным и не спеша плести свою запутанную паутину. Но годы… годы проходили, а киевский стол всё так и оставался мечтой. После долгих размышлений, советов с ближними боярами, с братом Ярославом и подросшими сынами послал Святослав две грамотки: одну – в Суздаль, другую – в пограничный Торческ. Владимиром и его матерью намеревался хитрый Всеволодович прикрыться в сложных своих переговорах с Андреем.

Хотел ли он воевать с Осмомыслом? Святослав и сам не знал, как ответить на этот вопрос. С одной стороны, было бы неплохо в обмен за помощь наделить сынов волостями в богатой Галицкой земле, скажем, посадить одного в Перемышле, а второго – в Свинограде. В Галиче же пусть покуда сидит зять-блудодей. Повяжет он его по рукам и ногам, еже что, так и дочь Болеслава поможет. Но не это было для Святослава главным. Киев – вот что влекло седовласого владетеля Чернигова. Андрея он боялся и ненавидел, его воля, его сила раздражала Святослава. Но без союза с ним покуда обойтись было невозможно… Да и с ним вместе даже покорить Галич – задача не из лёгких. Осмомысл силён, за ним, почитай, всё Правобережье Днепровское.

Терпеливо дожидался Святослав вестей из Суздаля.

Тем часом Ольга и Владимир предстали перед его очами. Святослав церемонно обнял и расцеловал бывшую галицкую княгиню, поддержал её словами утешения. Вторила ему жена, Мария Васильковна, вторили сыновья – Глеб, Мстислав, Всеволод, Олег, Владимир, вторили набольшие бояре. Владимира Святослав вовсе назвал «сынком» и, горячо облобызав его, прослезился.

Мать с сыном, обласканные и успокоенные, остались жить в Чернигове. Владимир снова предался ловам, выезжал на дикого вепря, сам метнул в ярого зверя первую сулицу, чем заслужил одобрение молодых боярских сынов. Среди них находился и Глеб Зеремеевич. Натянуто улыбался молодой галичанин, втайне мечтая о том, чтобы Ольга с Владимиром поскорее убрались куда-нибудь подальше от Чернигова и ему удалось наконец жениться на дочери ближнего Святославова советника, половца Кочкаря. Чернокосая волоокая девка была красива, стройна и мила, она вышивала воздухи[216] для собора Спаса и была наследницей обширных волостей на правом берегу полноводной Десны. В душе Глеб чертыхался и проклинал галицкого княжича и его мать.

Высок и крут речной берег возле Чернигова. Освободившись ото льда, бурно забила волной взъерошенная Десна. Припекало вешнее солнце, дни становились светлее и длиннее, по чисто вымытому ярко-голубому небу плыли стаи перелётных птиц. Возвращались они в родные зелёные рощи и боры после зимовья в южных краях.

В один из таких тёплых мартовских дней по размытой талыми ручьями дороге въехал в Чернигов богато убранный возок. Промчалась удалая тройка лошадей мимо стен Елецкого монастыря, пропетляла по улочкам Третьяка, поднялась по крутому взвозу к строениям Детинца. Остановился возок, резко повернувшись, возле красного двора. Вышла из него некая жёнка в голубой парче, в кокошнике, усеянном розовым жемчугом, в алых сапожках, скрылась в переходах, прямиком направила стопы в княжеский покой.

Святослав застыл от удивления, разведя в стороны руки. Перед ним стояла дочь, Болеслава, мяла в нетерпении в руках рукавички, смотрела строго, говорила, тяжело дыша, запыхавшаяся, не пожелавшая ни сесть, ни выпить кружечку ароматного медового кваску.

– Отец! Слыхала я, обретается у тебя галицкий княжич Владимир со своей матерью! Слыхала такожде, готов ты со братьями княгини Ольги совокупиться и Галич для Владимира добыть! Пустая то затея, отец! – выпалила Болеслава.

– Ишь ты, умная какая! Пустая затея! – передразнил дочь черниговский князь. – Да твоего ли бабьего ума то дело?

– Моего, отец! Помнишь, как ты меня учил! Наперёд опасность чуять! Более сестёр иных меня ты любил! Вот и говорю я тебе: откажись от сей затеи опасной! Всю Русь вы кровью зальёте и ничегошеньки не добьётесь! – В словах, в глазах, в жестах Болеславы проглядывала решимость. – Глупо се! Глупо и преступно!

Не колебалась она, не смущалась, бросая в лицо отцу обвинения.

Святослав было разгневался, рявкнул на неё:

– Замолчь!

Но тотчас в очах его сверкнули хитроватые огоньки, спросил князь спокойно бушевавшую