Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

События в Поднепровье складывались вроде бы в пользу Осмомысла. Но жизнь на Руси быстро менялась, легко рушились клятвенные обещания, так же легко находились охотники побряцать оружием, и надо было держать ухо востро. То один, то другой тайный соглядатай галицкий устремлялся по наезженной киевской дороге, торопя резвого скакуна. И текли непрерывным потоком к Осмомыслу свежие вести.

Меж тем наступало лето, ярко припекало солнце, зрела на полях, наливалась колосом тучная пшеница. В Галицком посаде, в хатах и мазанках кипела с раннего утра и до ночи своя, привычная жизнь. Мяли кожи, лепили и обжигали глиняную посуду, ковали железо, резали кость, тачали сапоги, ткали – всякими ремёслами славились в Червонной Руси жители Галича. Иной раз, глядя, сколь велик становился город, лишь качал Ярослав головой. Мало в чём уступал он Киеву с Черниговом, а прочие грады, пожалуй, и превосходил. Куда ни кинешь взор – всюду узришь дома, густо облепившие склоны холмов и приречные низины. Был конец, где селились в основном выходцы из Греции – гречины, у Немецких ворот была слобода купцов из Германии и Чехии, чуть на полдень располагались дома угорских поселенцев. Недавно эту городскую окраину Ярослав велел обнести крепостной стеной с широкими провозными воротами, которые уже нарекли в народе Угорскими. К югу и западу от них тянулись тьмочисленные ремесленные слободы. Кого только ни сыскать было тут – и из Луцка люди селились, и из Торческа, и из Литвы, и даже из Смоленска и Суздаля. Уверенно чувствовали себя добрые ремественники и людины в его, Осмомысла, владениях. Это радовало, хотя и думалось порой с тревогой: «Ведь я не вечен. Что будет потом? Сумеют ли сыны мои или кто там после меня будет, сохранить эту землю, не дать растащить её хищным соседям?»

Впрочем, стукнуло ему всего сорок восемь лет, многое ещё было впереди, благо болести тяжкие покуда обходили его стороной. Вот токмо тяжек стал, на коня взлезть становилось гораздо трудней, чем в молодости, да и одышка порой прихватывала после быстрой ходьбы или скачки. Всё чаще напоминали о себе старые раны, полученные в юности в сече под Ушицей, ныли, чуя скорую перемену погоды. Но всё это были мелочи, недостойные внимания. Главное, по-прежнему был он, Ярослав, здоров и полон сил. И врагов своих, как прежде, одолевал не на полях жарких сражений, а в искусной, хитроумной, невидимой взору игре.

На лугах зеленели травы. Покрылись листвой дерева в рощах и на лесистых склонах Горбов. Буки, грабы, дубы неохватные словно радовались, весело шелестя под порывами ветра, выражали буйный восторг от того, что вновь настала тёплая пора – время очередного возрождения в их долгой многовековой жизни.

В жаркий летний день явилась к Осмомыслу гостьей вдовая чешская королева Адельгейда. Да не одна прибыла, а с сыном-подростком. В земле чехов царили смуты, и новый король, Собеслав Второй, выгнал её из своих владений. Королева обратилась к Ярославу, как к самому сильному и могущественному из соседних властителей, чтоб помог он примирить её с королём.

Сидела королева Адельгейда перед Осмомыслом, гордая, в белом убрусе с вышитой златой короной на голове, в платье тяжёлого лунского сукна. Худощавая, пожилая, с долгим вытянутом лицом, покрытым густым слоем белил, горбоносая, темноглазая, говорила она по-русски чисто, ровным, твёрдым голосом, показывая тем самым, что знает себе цену:

– Дозволь, господине, пожить нам у тебя до той поры, покуда с королём Собеславом уладимся. Сын мой – достойный наследник отцовой короны.

– Живите. Приму с честью тебя, сестра добрая. Никогда врагами мы с твоим супругом покойным не были. – Ярослав держался с гостьей мягко, на устах его играла неизменная улыбка.

Адельгейда осведомилась, почему столь сурово обошёлся он со свойственницей её, Фружиной Угорской, на что Осмомысл, сразу помрачневший, неохотно ответил:

– Были на то у меня причины. Но нас с тобой ныне никак они не касаются.

Чешская королева ответила ему одобрительным наклоном головы в белом убрусе с короной.

Сына её в Галиче обласкали приближённые Ярослава. В честь его учинили в Тисменице ловы, на которых юный принц ловко стрелял косуль и белок.

Адельгейда тем часом пребывала в покоях молодой галицкой княгини. Так как матерью Анастасии Ярославны была чешская княжна, гостья и хозяйка быстро нашли общий язык. Даже при Ярославе они часто говорили по-чешски, и князю оставалось лишь разводить руками: молвь эту он не понимал. Давно минула, ушла в прошлое пора славянского единства. Сто лет назад ещё, при дедах, легко могли понять друг дружку русс, чех и лях, теперь же всё стало по-иному. Постепенно люди, да что там люди – народы целые, забывали то, что было раньше. Бег времени, увы, неотвратим.

– Вы хотя бы при мне по-русски говорите. А то стою болван болваном и не разумею ничегошеньки, – в шутку ругал женщин Ярослав. – Вот вроде угорскую молвь знаю, ляхов кое-как, худо-бедно, но понять смогу, а у вас – ни единого слова!

Анастасия Ярославна в ответ заливалась весёлым смехом, Адельгейда же вежливо отвечала, что постарается впредь говорить в Галиче только по-русски. Ещё она надеется, что не успеет забыть родной язык прежде, чем они с сыном вернутся домой в Прагу.

«Внучка самого Мудрого Ярослава, строителя собора Софии, князя, в чью честь наречён я при рождении», – с уважением думал о чешской королеве Осмомысл.

На Руси любой княжич получал при появлении своём на свет родовое имя в честь кого-нибудь из предков. Второе имя давалось ему при крещении и называлось крестильным. Так и жил он с двумя именами, но родовое, языческое, славянское, было главным, первым. Имя это обязывало быть похожим на пращура, побуждало следовать его примеру, поступать, как поступал он. Пращуром сим был для Осмомысла киевский князь Ярослав Мудрый. Более ста лет минуло, как сёк предок его на Альте буйных печенегов, как строил и укреплял города, селил на берегах Роси пленных торков, раздвигал границы Руси на запад, отбивая у алчных ляхов червенские города – Белз, Перемышль, Свиноград. Городок сторожевой на Сане так и назван был в его честь Ярославом. Доныне стоит сей городок, крепко затворяет он ворота Галичины от жадной шляхты.

Адельгейде вынесли показать крохотную Манефу, также познакомилась она и с шестилетним Олегом. Мальчик смотрел на женщин хмуро, исподлобья и смягчился только, когда гостья подарила ему игрушку – маленькую, обшитую шерстью деревянную собачку с глазами-стёклышками.

Многие придворные боярыни, замечал Осмомысл, стали подражать королеве в одеждах. Адельгейда всегда носила две туники,