Тума - Захар Прилепин

IV

Во дворе тюрьмы Степану набили одни кандалы с тем жидом, что прежде таскал его на носилках. Губы у жида были пухлые, зубы – большие, глаза – почти круглые. Сам – высок, сутул.

Теперь у жида были отрублены три пальца на левой руке. Ладонь замотана набрякшей тряпкой. В тряпке паслась мошкара. Если жид взмахивал рукой – мошкара сыпалась оттуда, как из кулька. Пахло гнилью.

Пока возились с их кандалами, жид таращил глаза, ныл.

В фонтане струилась вода. Степану хотелось пить. На кандальных мастеров смотрел с ухмылкой, будто ему добрый сапожник примерял сапог.

Подмигнул жиду: мол, вместе будем теперь, дурачок, как родные братья, не ной.

Окандаленных, их погнали в ту же, откуда вывели, тюрьму, но иным проходом. Семенивший рядом жид путано шептал то на ляшском языке, то на русском, то на своём, иудейском, казавшемся Степану дикой смесью иных наречий.

Втолкнули будто в предбанник чёртовой бани. Окатило духотой и смрадом. Размером темница была куда больше, чем прежняя, но невольников тут томилось с полусотню.

Повсюду, вповалку, лежали полуголые люди. Торчали острые колени. Виднелись поротые, во влажных струпьях, спины. Кривились престрашные хари.

Солома на полу сгнила, стала скользкой.

Пока ещё не прикрыли дверь, в свете факела Степан разглядел, что у входа, широко расставив согнутые в коленях ноги, сидит голый, косматый раб и, пристанывая, чешет муди, то и дело поднося пальцы с кривыми ногтями к своей звериной роже.

Дверь тяжело втянули назад. Грохнула цепь.

…едва нашли себе место возле трёх бадеек для нужды.

Степан сразу улёгся на земляные полы, надеясь, что хотя бы там протягивает сквозняк. Жид сел рядом, продолжая тонко ныть.

…полежав, Степан раздышался.

– Была сестра – сабелька, а стала сестра – цепка кандальная, – сказал себе вслух.

Закрыл глаза и запропал в топком сне.

…очнулся ночью от того, что через его ноги проволочили закоченелое тело.

Пока двое тянули мертвеца к дверям, другие стягивали с него порты.

Нагое тело оставили у входа.

…прочитал «Отче наш», и снова забылся до того часа, когда загрохотала дверная цепь.

…занесли чан с похлёбкой. Поставили тут же, возле мёртвого, на пол.

Жид, дёргая за цепь, потянул Степана.

Ломаная нога распухла.

Вскочив, жид тянул Степана всё сильней, размахивая плошкой, словно бы подгребая ей по воздуху. Плошку он хранил под рубахой.

Цепь меж их кандалами была коротка: приходилось ступать совсем рядом, касаясь друг друга.

Беспалая, в тряпье, рука всё время била Степана о бок.

…у чана, никого не подпуская, хлебали двое: азовский татарин с обваренным, словно бы вывернутым наизнанку лицом и цыган с драной ноздрёй.

Остальные, стабунившись и принюхиваясь, дожидались.

…наевшись, татарин плюнул в чан.

…кто имел плошку или висящую на шее кружку, зачёрпывал. Другие наскоро, обливаясь, хлебали ложками. Третьи черпали ладонями.

Соскоблив со дна чана хилой жижи, жид, вытягивая губы, тянул похлёбку через край. По кадыкастой его шее лил пот.

Степан ждал подле. Его непрестанно толкали.

…поев, жид поспешил на помойную лохань. Степан побрёл за ним.

Пока жид сидел, стоял стражем, нога к ноге.

…в проёме, возле самого потолка, была различима малая заплатка неба.

Азова сейчас было не расслышать: ни палок эмина, ни перекрикивания кухарей и стражи, ни лошадиного ржанья, ни пенья муэдзина, – слишком уж здесь шумели.

Под их окнами, похоже, стоял сад, – но запахи его не доносились.

…их лёжки заняли – и, слоняясь, как побирушки, они долго искали себе другой угол.

Усевшись, Степан гладил свою опухшую ногу. Пропускал сквозь пальцы кольца цепи, чувствуя их не прогреваемый ничем холодок.

…вскоре невольников выгнали прочь – должно быть, на работы, а иных на продажу. Немногих, в их числе жида и Степана, – оставили.

…он не испытывал голода.

Не трепеща сердцем, ждал, когда сама по себе явится догадка: дышать ли ему впредь – или, возможно, уже, помолившись, перестать.

…разросшийся плющ дотянулся до их высокого окна.

Подолгу глядел, как он трепещет на ветру. То светлеет, ловя солнце, то мрачнеет.

Степан был готов расстаться с самим собой, зная, что у него не будет ни могилы, ни креста, ни сына.

Ни страх, ни досада не донимали его душу: мало ли казаков пропали так же? Господь разберётся; у Него никто не потеряется.

Не тосковал, не гребовал близостью жида.

Если и вспоминал о чём, то совсем про малое.

…как подолгу чистить, сидя с Иваном у куреня, оружие. Ничего не говорить. Взводить курки. Заглядывать в дуло. Дуть в запальный проём.

…поймать за рожки пришедшего поглядеть на их заботы ягнёнка. Поцеловать в кудрявый твёрдый лоб. Засмеяться над тем, как он, отбежав, потешно, с задором, смотрит. Ведомый любопытством, снова, чуть подрагивая, возвращается.

…сдав Мевлюдке, чтоб развесил на стенах куреня, пистоли и пищали, убрести по черкасским мосткам, слыша, как тяжело прыгают, ударяясь о воду, лягушки.

…сесть у берега на старый каюк, гладить рассохшееся дерево. Пересыпа́ть чистейший песок из ладони в ладонь – и увидеть, как, вспыхнув на солнце, стрелой вылетает из воды жерех, рыба-хват.

…расслышать песню, пойти на её перелив, зная, что распев тот долог, и сколько бы ни шёл он – ему достанется подпеть своё слово.

…заснуть одному на сеновале.

…расслышать в ночи, как вдруг зашуршит, словно взлетая на огромных крыльях, осина.

…увидеть во сне, как вышел в море.

Он помнил, как первый раз увидел рассветную морскую гладь, в лазури такой, будто по воде только что восшёл на небеса Иисус.

И объяла тогда сердце его неслыханная благодать.

Море было, как Бог, без предела.

V

…в рассветном тумане Степан едва видел идущих вослед.

…миг – и снова возникала из молочного пара красная шапка казака, сидящего на носу.

…сквозь клубящееся марево они приближались к таврическому берегу.

Не знающие в походе ни вина, ни табака, оголодалые, казаки слышали, видели, обоняли, как звери.

Щекотал ноздри дух крепких мужских тел, просусленных дёгтем сорочек и штанов, лука и чеснока, пшена, перетёртого с салом, которое дожёвывали, ожидая землю, казаки.

Сам струг ещё таил не смытый морем запах липы.

Сушь земли и запахи прибрежных скал не достигали их, но близость берега необъяснимо ощущалась.

Все молчали как онемевшие. Гребцы были обращены в себя. Раздавались мерные удары вёсел.

Никто не глядел по сторонам. Казаки будто утратили любопытство ко всему.

И только Аляной, задрав шапку, грел лоб, чему-то улыбаясь.

Расцветающее солнце обещало скорый жар.

Плескавшаяся