Тума - Захар Прилепин

Здесь же, посреди двора, в огромной сковороде мать жарила хлебцы. Звонко постреливал бараний жир.

На те, ещё не остывшие хлебцы Иван накладывал солёный жир белой рыбы. Оборачивал, высунув от усердия язык, диким щавелём. Жмурясь, кусал. Шёл с тем чудесным хлебцем вкруг казана, пританцовывая.

Степан, исходя слюною, спотыкаясь, пытался догнать брата.

…добрался до него, схватил за рубаху. Иван поднял, дразнясь, руку с хлебцем. Жир тёк до самой Ивановой подмышки.

Иван махнул, как корабликом, хлебцем прямо пред Степаном, – и, обманув, закинул себе в щурячью, с мелкими зубами и быстрым чёрным языком, пасть.

Степан ощутил, как горячи текущие по лицу его слёзы, но вслух не разрыдался, терпя изо всех малых сил.

Он так желал, чтобы мать разглядела его горе!..

Та же, скользя далёким взглядом, словно бы и не видела ничего.

Отирая тыльной стороной ладони губы – в руке её был большой и тёмный нож, – ловко крошила зелень, которая тоже пахла и томила.

С той доски засыпа́ла зелень в казан.

Иван, выждав, когда отвернётся мать, достал из-за сапожка ложку.

У Степана ложка была деревянной, а у Ивана – выточенной из раковины озёрной перловницы. В ней самое горячее пойло сразу остывало, не обжигая нёба.

Привстав на цыпочки, брат наугад зачерпнул. Поднёс ложку к лицу, стараясь не качать ей. Умильно вглядываясь в невидимое для Степана варево, приготовился опробовать.

Степан тоже полез в казан, хоть ему было неловко.

Иван толкнул младшего. Тот, в ответ, двумя руками, старшего.

Раздался грохот, пыхнул огромный дым. Костёр с одной стороны шипел, с другой, как освобождённый, вознёсся вверх.

Казан лежал на боку в огне.

Братья кинулись с двух сторон, чтобы хоть из полымя выхватить остатки…

…Степан тягостно просыпался.

…что же было в том казане?

Рот его был полон слюны.

Бесслёзные глаза слиплись в колтуны.

Пока раздирал их, казалось, что сон ещё плещется в глазах.

…по груди ползли чередой жирные муравьи, проложившие за ночь муравьиные шляхи. Долго сметал неподатливых и кусачих насекомых запястьем.

От того шевеленья мягко пыхнул во все стороны гнус, питавшийся жидовской покалеченной рукой.

Покружив, мошки стали оседать Степану на самый рот, на щёки.

– …хоть бы передрались друг с другом, – присоветовал Степан вслух, присаживаясь и жёстко отирая лицо; тут же начал с хрустом давить гнид в рубахе. – Нет, жрут в очередь…

Жид, увидевший, что Степан проснулся, тут же заныл громче, жальче.

…жалел теперь, больше себе в потеху, что не застанет старости.

Отчего-то захотелось быть стариком – среди тех немногих казаков, что доживали до самых седых, до снежных волос, до серебряного света.

Прямые, как бердыши, трепеща белыми бородами, стояли они на каждом кругу, не мигая, за спиной атамана.

Каждый из них видел Царьград.

Каждый глядел на русского государя, да не на одного. Не считая, господи прости, самозваных, с их жёнками и выблядками.

Каждый выучил наизусть крымские берега.

Исходил Дикое поле вдоль и поперёк.

Знал все донские рукава, хаживал и Волгой, и Днепром.

Целый век старики те прорыскали как волки, ища, как написано на роду казаку, не благоды, а гулевой выгоды.

Каждый угробил по сорок человек только на сечах и ратях.

В иные же дни старики казнили чужих и казнили своих.

Старики помнили рукопожатья тысяч сгинувших казаков. С тех рукопожатий очернели ладони их.

Не было, казалось Степану теперь, выше счастья, чем стать черкасским стариком.

Идти сквозь городок, видя, как бабы единым махом ломаются тебе в ноги, и кичка их – уже ниже стариковских колен.

Черкасский старик своим посохом при иной склоке мог протянуть по хребту любого казака, а то и есаула, когда дерзит поперёк.

…никогда никому не услышать: …а где старик Разин который?

– Стёпа сын Тимофеев? Черти с табаком скурили, другого не нажили. Ушёл зверям на съеденьице, птицам на клеваньице.

…сам себя веселя своими сказками, Степан тихо смеялся.

Жид тогда умолкал. Загнанно смотрел на окандаленного соседа.

VII

…три дня спустя казаки выгадали себе ещё одну, посреди моря, встречу.

Османы на боевой галере не поднимали ни белого, ни красного, означающего готовность к битве, флага. Они знали, что казакам всё едино.

Над галерой стояло до рези в глазах белое облако.

Чалмы, видя приближающиеся казачьи струги, метались по палубе, тоже белые, как разодранные лохмотья того облака.

Уже были слышны громкие, казавшиеся истеричными, османские голоса.

Казаки, ожидая пальбы, поднимали деревянные дубовые щиты.

Поймав щитами ветер, струги пошли тяжелее.

Гребцы, сжав челюсти, гребли неистово, зная наверняка: чем скорей достигнут они галеры, тем дольше продлятся дни их.

Аляной с отстранённым, чуть даже сонным видом держал в руках круг верёвки с кошкой. Глаза его с белёсыми ресницами были смежены.

Трифон Вяткин, чуть сгорбившись, сжимал гранату, готовый запалить фитиль. Шапки и рубахи на нём не было. Густые волосы маслянисто светились на солнце, а белеющие или багровеющие шрамы на чёрном теле смотрелись как письмена.

– Берегись! – выкрикнул Корнила, и окончание его слов перекрыл грохот.

…в щит ударил заряд картечи, не проломив дуба, но сильно качнув струг и выбив длинную щепу, угодившую остриём Корниле в щёку. Он тут же, как горячую, выдернул её. Из щеки быстрой струйкой потекла, капая на плечо, кровь.

Основной заряд картечи прошёл выше: Степан отчётливо расслышал свист.

Следующий выстрел должен был оказаться верней.

Гребцы с остервенением кромсали и толкали прочь лучащуюся воду.

Нарастал будто бы вой, но откуда шёл он – понять было нельзя.

…второй выстрел галерных пушек ударил в другой струг.

Они же оказались в мёртвом месте, куда бить с орудий оказалось невозможным.

Посыпались ружейные выстрелы. Заплескалась вокруг, словно играла рыба, вода. В щит гулко впивались стрелы. У одного из вёсел ружейным выстрелом начисто снесло лопасть; мотался огрызок валька.

Невзирая на стрельбу, Аляной, щуря белёсые глаза, поднялся; кошка на верёвке чуть раскачивалась.

Казаки потянули в сторону один из щитов, открывая Аляного и других казаков с кошками.

На галере закричали:

– Алла! Алла!

Стрельба пошла гуще.

Трифон, мелькнув рыжей подмышкой, забросил гранату.

Тут же, в грохоте взрыва, Аляной метнул кошку.

Зацепился – и немыслимо скорыми рывками пошёл вверх.

…кошки хищно взлетали одна за другой.

Из щитов собирали лестницу: мелькали слаженные руки.

Казаки исступлённо, чудовищно кричали: словно к утробе галеры стремились на пропитанье новорождённые, алчные беси.

…Степан, ни о чём не помня, не молясь, глядел на белые чалмы.

…Иван угодил на потёк жидкого сала, разлитого