Сестры Мао - Гэвин Маккри

Дорис посадила кролика в вольер, вернулась в дом и заперла дверь на балкон. Из сумки она достала конверт, в котором, как сразу поняла Айрис, была ее зарплата, и положила его на стол. Мистер Ливер посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Айрис, руки которой теперь освободились, нашла стопку журналов. Она стала листать один из них с аляповатыми домашними фотографиями королевской семьи.

– Можешь взять его, если хочешь, милая, – сказал мистер Ливер. – Я его давно дочитал, он там только пыль собирает.

Дорис выхватила журнал и бросила его обратно на стопку:

– Оставь этот мусор здесь.

У входной двери мистер Ливер сказал:

– Приходите еще, Пол. Вам здесь рады.

– Спасибо, мистер Ливер, – сказал Саймон. – Я приму ваше предложение.

Затем мистер Ливер наклонился, коснулся подбородка Айрис и сказал:

– Как я уже сказал, малышка Айрис, я не уверен, что сможет сделать для тебя моя Дорис, но надеюсь, что это будет что-то хорошее.

Ева

1968

XV

«Фрёкен Юлия» шла в Королевской академии, и Ева видела две постановки пьесы, обе с участием ее матери: первую – на Эдинбургском фестивале в пятьдесят девятом, где Алисса снискала похвалу критиков и стала фрёкен Юлией в сознании зрителей и директоров по кастингу; вторую – в Лондоне в шестьдесят шестом; эта постановка, более экспрессионистская и спорная из-за садомазохистских костюмов и образов, впоследствии получила прокат в Нью-Йорке и поместила лицо ее матери в американских журналах – так что представление о пьесе у Евы уже было. Она примерно знала, как она развивается. Но только сейчас, лежа на матрасе и читая с фонарем из-за отключенного электричества, она поняла, что это был за ужасный кусок дерьма.

Ах ты развратник, Стриндберг.

Первую половину она прочитала, опираясь на правый локоть и держа книгу правой рукой, а левой придерживая фонарик. Дойдя до того места, где камердинер Ян унижает фрёкен Юлию: «Лакейская любовница, потаскуха, заткни глотку и убирайся вон!» – Ева упала на бок и перекатилась, поменяв локоть и руку, но не прежде, чем воспользовалась возможностью почесать зад и пробормотать про себя:

– Ох, отвратительно. Не могу поверить, что моя мать прославилась благодаря этому дерьму.

Когда ей оставалось несколько страниц, вошел Альваро. Нащупал на стене выключатель, щелкнул им, а когда тот не сработал, сказал:

– Вот черт. Ясно.

Она посветила ему фонариком, быстро размахивая им влево и вправо, как это делает уборщик для запоздавшего зрителя в темном зрительном зале. Когда он, спотыкаясь, подошел, она бросила книгу, чтобы поправить волосы и грудь. Дойдя до матраса, Альваро тронул его ботинком; чтобы не споткнуться, он прилег, причем достаточно точно, чтобы приземлиться щекой на подушку, спиной к ней. Пальцами ног снял туфли. Повозившись с пуговицей на джинсах, он сумел расстегнуть ширинку, но выбился из сил раньше, чем смог освободить ноги. Рубашка и носки так и остались на нем: из-под ширинки торчали белые трусы. Он натянул на себя простыню.

Ева корила себя за то, что была простушкой Джейн [45] и мечтала стать прекрасной, как девушки на французских картинах, или очаровательной, как ее мать; от одной мысли о том, что она не такая, Ева чуть не расплакалась. Она снова направила фонарь на книгу, нашла страницу, прочистила горло, сдула прядь волос с глаз. Не надо. Не говори этого. Ты не тот человек. Он тебе не принадлежит. Он самостоятельное существо, и ты хочешь, чтобы он был свободен.

– Где ты был? Можешь не говорить. На крыше. С чернокожими Айрис.

Он пробурчал:

– Я рассказывал им о Франце Фаноне [46]. Они не знали, кто это такой.

– Вы опять курите? Ты знаешь, что я об этом думаю. Ты так хорошо справлялся со своим пьянством. А теперь вот это.

– Если у тебя проблемы с наркотиками, Ева, перестань жить на доходы от них.

Словно ужаленная, чувствуя, как краснеет ее лицо, она вернулась к своей книге. Пробежала глазами по тексту, не вникая в смысл. Ты не можешь сердиться. Если ты разозлишься, люди скажут, что ты злая.

– Ты уже читал? – спросила она, взяв книгу за корешок и пошуршав страницами, словно птичьими крыльями. – Мы должны прочитать ее до следующего собрания.

– Еще одно? Меня уже тошнит от всех этих собраний. Давай просто сделаем дело.

– Это не обычный хэппенинг, Альви. Это нужно правильно спланировать. От тебя было бы больше толку, если бы ты не был все время под кайфом. Скажи мне, ты собираешься читать пьесу или нет? Важно, чтобы ты ее знал.

– Завтра прочитаю.

– Завтра собрание.

– Прочитаю утром.

– Ты проспишь допоздна. Потом у тебя будет похмелье. Когда ты в последний раз делал что-нибудь утром?

– Ева. Оставь. Меня. Блядь. В покое.

Она вздохнула, перевернула страницу и начала читать: сначала очень сосредоточенно – не знаю, почему меня должно волновать, прочитаешь ты это или нет, я с самого начала была против этой безумной идеи Айрис, и я не собираюсь рваться из кожи вон, если все пойдет не так, – но вскоре в ее голове вновь зазвучали голоса персонажей и она вошла в ритм, оставив Альваро на периферии своих чувств.

Закончив пьесу через тридцать минут, она бросила книгу на пол возле матраса и поставила фонарик вертикально, направив луч в потолок. В комнате стало светлее. Тени падали вниз. Круги плесени на стенах и потолке образовывали что-то вроде созвездия. Че, Маркс и Мао смотрели на них, взгляд был добр и нежен, как у любящего отца, но в этом полусвете их очертания размылись, а кожа пожелтела. У их ртов появился оттенок угрозы. – Интересно, почему мама постоянно возвращается к этой роли. Наверное, она ей нравится. Или она от нее кайфует. Не понимаю. Честно говоря, странно об этом думать. А ты что думаешь?

По его дыханию она поняла, что он не спит.

– Альви?

– Я же сказал, что не читал.

– Но пьесу же ты знаешь. Мы как-то смотрели ее вместе.

– Я не помню.

– Когда мы только начали встречаться. Там играла мама, и ты захотел ее увидеть. Что тоже довольно странно, если сейчас подумать.

– Ничего странного. Я хотел узнать твою семью. В Испании это было бы абсолютно нормально. Только в Англии это считается странным.

– Так ты помнишь?

– Нет. Мы были на куче спектаклей.

Она легла