Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

девицам сесть в экипаж и уселись сами. Открытый экипаж помчался вперед, сопровождаемый ревнивыми взглядами оставшейся молодежи. Следом в четырехместной карете поехали Муравьевы и Зарины.

Муравьеву понравились племянницы Зарина. «Привезли мне в город две бомбы адского действия!» – подумал он.

* * *

Владимир Николаевич быстро входил в курс «иркутских дел» и осваивался.

Зариным отвели деревянный особняк, с модными окнами и отличной залой на втором этаже, на берегу речки Ушаковки, затопленной садами. Жителям посостоятельней нет надобности жить на главной улице, и они раскинули по всей Ушаковке свои особняки.

Генерал-губернатор, в своем Белом доме с колоннадой, жил на официальной набережной – на Ангаре, а гражданский губернатор – на окраине, где романтические парки, мостики через ручьи, где тоже монастырь, но женский. За его стенами стоит памятник великому Шелихову. Через ушаковский мост идет дорога на Якутск, на Лену, на золотые прииски. Там как бы патриархально-романтическая сторона города, и девицам, как полагал Муравьев, должно понравиться. Они, может быть, не почувствуют резкой перемены после Смольного. «Вот так ежегодно, – думал он, – выпускают благородных девиц из института, и разъезжаются они по всей великой Руси-матушке познавать правду жизни. Еще здесь у меня есть образованное общество. И лирические пейзажи богатой окраины. Вид у города отличный! Надо только будет вымуштровать солдат и юнкеров».

Сидя вечером в гостиной Белого дома, как называли особняк губернатора в Иркутске, седой и свежий гражданский губернатор рассказывал Николаю Николаевичу про свои впечатления от здешних людей и событий.

Тут же Миша Корсаков, племянник и любимец губернатора. Таким адъютантом и государь мог бы гордиться.

Корсаков завтра уезжает по особым поручениям. Он, как и все молодые, стремится чаще бывать у Зариных. В двадцать лет – штабс-капитан! И вот-вот будет капитаном. Перешел на службу к Николаю Николаевичу из гвардейского Семеновского полка…

– А каков, по-вашему, британец? – спросил Муравьев.

– Очень скользкий, кажется… – Зарин тут еще не приноровился.

…Муравьев знал, что в Иркутске недавно появился английский путешественник. Прикатил прежде Муравьева. И многое успел… Отыскались личности, падкие на дружбу с иностранцами. Ввели его в общество. Одним это льстит. Другим, видно, не только льстит. Однако не замечен ни в чем предосудительном, порядочный, как говорят. Дает уроки английского языка сыну Волконской, жены ссыльного князя, принят в их доме и в других домах, дружен с купцами и чаеторговцами.

Муравьев сам, случалось, засылал лазутчиков и шпионов и обучал их, как надо вести себя. Ему и не надо обнаруживать свои подозрения выпытыванием каких-то тайн… И так все видно. Охотники найдутся – сами скажут.

Что Хилль – шпион, сомнения не было. Но все оговорено, есть письмо графа Нессельроде с просьбой об оказании ему всемерного содействия. «Славная нашлепка мне на нос!»

Хилль успел войти во все поры общества, говорят, уж научился по-сибирски водку пить. У него роман с сентиментальной девицей, дочкой местного образованного купца. Она мечтает о Париже и себя не пощадила ради заезжего иностранца. Здесь, в Иркутске, купцы ходят бритые и во фраках, живут в модных домах, выписывают французские журналы, некоторые знают по-английски. Ворочают грандиозными делами.

Хилль сказал Муравьеву при встрече, что такие обороты, какие делают богатые иркутяне, поставили бы их в любом европейском государстве в разряд самых видных и уважаемых граждан. Муравьев был тронут… Хилль понравился ему. «Придется ответить любезностью на любезность!»

Ему доносили о каждом шаге Хилля. Сибиряки с их любознательностью и любопытством знали все, обо всем расспрашивали англичанина и сами отвечали на любой его вопрос охотно.

Муравьев не мог бы запретить Хиллю жить здесь и ехать дальше. Да и пусть видит, что здесь есть, полагал он, глупо запрещать. Умный шпион-иностранец сам ведет себя прилично и не вредит. Полезен бывает обществу. Пусть знают себе цену и значение. И при иностранце люди видней становятся начальству.

Хилль поедет в Охотск и на Камчатку. Исполать! Это не секреты! Хотя ему кажется, что он бог знает что выведает! Слава богу, Хилль не рвется в Забайкалье и дальше. Уж туда Муравьев не хотел бы отправлять иностранцев, даже с рекомендациями Карла Вильгельмовича.

«А в Камчатку – пожалуйста. Там китобои стоят все лето…» Хилль хочет сесть на китобоя и отплыть. Муравьеву уж донесли, что какой-то Хилль есть купец знаменитый в Британской Колумбии. И об этом знают компанейские шкипера и купцы, торгующие на Камчатке, в Калифорнии и на Командорах, а также агенты Компании.

Свой Новый Свет! Купцы похожи на американцев, а не на замоскворецкую бородатую братию…

– Вот ты любопытствуешь Амуром, – заговорил Зарин, – я уже кое-что узнал для тебя. Один из ссыльных, будучи в Нерчинском крае, подружился с шилкинскими казаками, ходил с ними на охоту и добирался до Амура. Он рассказывал, будто трава там такая высокая, что не видно головы находящегося в ней всадника. Все это со слов бывшего князя Трубецкого, который был нынче у меня с просьбой. Он отбывал каторжные работы в Нерчинском заводе. Трубецкой тоже весьма интересовался Амуром и утверждает, что пограничное население постоянно ходит туда. И говорит, что Мария Николаевна Волконская, живя в Благодатском, в двенадцати верстах от Китая, верхом ездила на прогулки и переезжала китайскую границу.

– Тут, если захочешь получить о чем-нибудь верные сведения, придется обращаться к ссыльным, а не к чиновникам, – мрачно ответил Муравьев.

– Но почему правительство не разрешает исследования на Амуре? – спросил Зарин.

– Причина неосновательная! – возразил губернатор. – Когда я возбудил этот вопрос, началось сильное противодействие. Стали возражать князь Чернышев и Нессельроде. В чем бы, вы думали, причина?

– Ума не приложу.

– Опасаются, что если открыть плавание по Амуру и Сибирь получит выход к океану, то тут могут обосноваться революционеры и отложатся от России. Нессельроде так сказал царю: «Сибирь – это мешок, куда мы складываем все грехи. Если же открыть Амур, то дно у этого мешка окажется распоротым». Нынче, когда такие события в Европе, им кажется, что следует всего опасаться. Министерство иностранных дел как черт ладана боится, как бы не задеть где-нибудь английские интересы.

Муравьев сказал, что маньчжуры несколько лет тому назад выдали пограничной страже беглого монаха Гурия, ездившего по Амуру с проповедью. В прошлом году привезли в клетке казака, ходившего на Амур охотиться. А казаки Бердышовы из Усть-Стрелки – станицы, лежащей на самой границе, при слиянии Шилки с пограничной Аргунью, – ходят на охоту в верховья Амура.

Муравьев сказал, что завтра посылает Корсакова в Усть-Стрелку.

Глава семнадцатая

Праздник В Усть-Стрелке

На Страстной повалил снег. Шилка снова побелела. Под праздник ударил мороз. Казаки, буряты и крестьяне съезжались в Усть-Стрелку верхами и на розвальнях.

В избе Алексея людно и весело. Стены обширной горницы увешаны оружием нескольких поколений казаков Бердышовых: сабли на монгольском войлочном ковре, старинная албазинская пищаль, забайкальская винтовка Маркешкиной работы… На столе баранина и ржаные пироги с голубицей и черемухой.

– Подумать если, – восклицает любивший порассуждать седой и горбоносый атаман Скобельцын, – ведь дальше уж Азия, праздники не справляют!

– Как это не справляют? – отзывается Алексей, широкогрудый, косая сажень в плечах, краснолицый и голубоглазый. На его жестком, узком лице играет усмешка. У него рыжеволосые руки с темными короткими пальцами. Он подымает стакан. – Даже по Амуру есть русские. Вот Маркешка тебе то же скажет.

– Ну какие это русские! – ответил атаман. – Беглецы!

– А беглецы – так не русские, что ли? Вот Широков там живет, Козлов, тот с семьей ушел по Бурее. Другие уж одичали.

– Забайкальское войско тоже заслугу имеет, – сидя под образами, бормочет рябой старик Коновалов. – Как на француза в поход ходили. А на Амур таскаться – это мало важности!

– Наши буряты тоже воевали, – подхватывает крупный, ширококостный бурят с большой головой, выпуклым лбом и зорким, веселым взором. Глаза у него раскосые, веки припухлые. – Верхом воевали! Наш бурят все верхом. Праздник – верхом гуляет, почту верхом таскает.

– Как же! И бурятских казаков полуэскадрон был в нашем войске. Сказывают, донцы вывели с собой калмыков, уральцы – башкира, кубанец – тот черкеса. А наши забайкальцы как выехали да пошел на рысях бурятский эскадрон – ну че же! Буряты обозлились, полушубки поскидали… Француз как увидел – бежать. – Коновалов