Вторая смерть Эди и Вайолет Бонд - Аманда Глейз

все равно рисковала быть обнаруженной, но шла на риск ради скромной награды за труды, которая прибавлялась к невеликим, но постепенно растущим сбережениям. Мать хранила их под вынимающимся кирпичом в гостиной и собиралась однажды отдать дочерям.

«Пусть у вас будут возможности, которых я никогда не знала».

Тем вечером Эди обеспокоенно наморщила лоб вовсе не оттого, что заслышала шаги отца на первом этаже. Нет, она заметила, что из матушкиного запасного кисета с травами торчит кончик перевитого корня белладонны – Эди сразу узнала его по рисункам матери. Этот корень настолько опасен, что матушка заставила дочерей пообещать никогда не брать его с собой.

Так почему же взяла сама?

Эди кинула тревожный взгляд на часы на каминной полке. Дух мог без вреда для живого тела оставаться в смерти не так уж и долго. Эди переходила не дольше чем на четверть часа. Лишняя секунда – и остаток дня ее выворачивало всем содержимым желудка. Мать была повыносливее: она могла без видимых последствий ходить в Завесу на полчаса.

Вот только, по расчетам Эди, тем вечером дух матери провел в Завесе куда больше привычного получаса. Поэтому, завидев зловещий корень белладонны, Эди бегом пересекла комнату и села на корточки у неподвижного, безучастного лица матери.

Ее светлые добела волосы – за тридцать лет Завеса слизала с них все краски – были стянуты в привычный пучок на затылке. Закрытые веки скрывали бутылочно-зеленые глаза, такие же, как и у ее дочерей. Кожа была бледной и холодной на ощупь, а дыхание – таким редким, что с непривычки вовсе не понять, дышит ли она.

Но все это было обычным делом для любого, кто провел в Завесе больше нескольких минут. Со стороны все было как будто в порядке – настолько нормально, что Эди знала: не стоит обращать внимания на гложущее чувство, что что-то не так.

Но она обратила.

Отложила корень белладонны, зажгла связку лаванды и открыла Завесу.

Едва ее дух прошел в смерть, Эди с удивлением уловила сочетание ароматов фенхеля, полыни и чемерицы. Это редко используемое сочетание трав подчиняло духа воле заклинателя и прежде срока отправляло за грань, на окончательную смерть, – мать шла на эту крайнюю меру, только если дух преследовал близкого человека и причинял ему страдания.

Убедившись, что Завеса закрылась за ней, Эди, до того сидевшая, вскочила на ноги и ринулась на запах. Переменчивая Завеса в тот день приняла обличье леса. Эди, петляя, пробежала сквозь рощу и попала на заросшую травой поляну; там сидел спиной к ней, скрестив ноги, сияющий дух ее матери. Вокруг матери клубился туман – вечный спутник смерти, – и силуэт ее духа мягко светился в этой дымке.

На секунду Эди выдохнула, признала, что волновалась зря, и даже подготовилась слушать нотацию – а она не заставит себя ждать, как только мать обнаружит, что дочь прошла в смерть одна и без разрешения.

Но, подняв голову, она увидела другого духа, стоящего на краю поляны, и ее облегчение тут же растаяло без следа.

Дымок от матушкиных трав крест-накрест обвивал духа веревками темного золота, похожими на искристую паутину. Но было ясно – даже Эди, стоящей в паре метров, – что травы не действуют как им следует. Их дым должен был немедленно отправить духа за грань.

Но не отправил.

И еще кое-что: дух светился достаточно ярко, как у недавно умершего, но не горел ровным светом, а вместо этого… мерцал. То вспыхивал, то гас. Как пламя свечи.

Эди никогда раньше не видела, чтобы дух мерцал.

Она сделала еще шаг вперед, и тут мать резко повернула к ней голову и ее глаза расширились от страха.

– Эди?

Паутина травяного дыма за спиной матери начала таять. Эди сморщилась. Ее приход отвлек мать, связь с дымом оборвалась, и путы на духе ослабли.

Эди потянулась к собственному кисету с травами. Она могла все исправить.

Но не успела она развязать его, как мать резко вскочила на ноги и бросилась к ней.

– Эди, возвращайся. Немедленно.

– Но я…

– Эди, бегом! Мне некогда объяснять.

Эди застыла, блуждая взглядом между матерью и духом, стоящим на краю поляны. Сеть золотистого дыма почти развеялась, и дух, излучающий неверные вспышки света, грозил вот-вот вырваться.

Она не понимала, что случилось и зачем мать силилась отправить странного судорожно мигающего духа за Завесу. Но ради него мать рисковала задержаться здесь слишком надолго – значит, это было важно.

– Но я могу помочь, я…

Эди замолкла: в смерти что-то двинулось. Изменилось напряжение – закружилась голова, а желудок сделал кульбит.

Завеса истончилась.

Но этого просто не могло быть. Ведь они с матерью не зажигали ни лаванды, ни других трав для перехода. Она быстро огляделась: новых духов не видно, то есть Завеса истончилась не от недавней смерти.

– Что та?..

Мать схватила ее за плечи и развернула.

– Эди, беги! Подальше от дыма!

Эди обернулась к ней, вывернув шею:

– Но почему?..

– К тому дереву. – Голос матери звучал напряженно и тревожно. – Видишь там, за поляной, перекрученный дуб? – Она сильно толкнула Эди в спину. – Беги к дереву, открывай Завесу и проходи.

От толчка Эди споткнулась и полетела вперед, но быстро выровнялась и обернулась. Дух уже полностью высвободился из травяных пут, и Эди наконец ясно увидела его черты. Это был мужчина средних лет, высокий и худой, с впалыми щеками и почти черными глазами с нависшими веками.

А еще он шел к ним. Быстро.

Мать зашагала по поляне навстречу духу. На ходу обернулась через плечо, и при виде Эди, так и не двинувшейся с места, ее лицо исказилось в явном ужасе.

– Беги! Ну же!

Ее тон не терпел возражений. Раз – и Эди пятится, а потом на всех парах несется к перекрученному дубу. И вот она уже суетливо достает из кисета связку лаванды, бешено трясущимися руками поджигает и открывает Завесу.

В ту же секунду – перед тем как выйти из смерти – она учуяла разлившийся по туману запах. Свежий и живой. Как будто зреющие на стебле помидоры.

«Подальше от дыма».

До нее с опозданием дошел истинный смысл слов матери. Из горла вырвался крик неверия, и она резко развернулась. Ну конечно, она ошиблась. Не могла же мать…

Могла.

Эди в ужасе смотрела, как мать поднимает над головой руку с зажатым в ней корнем белладонны, почти таким же, как тот, что лежал рядом с телом матери в жизни, и из перекрученного корешка струится черный дым, а на ладонь падают