Восьмерки - Джоанна Миллер

пятисот женщин и четыре тысячи мужчин. Хотя мы и празднуем сегодня победу, нам еще есть к чему стремиться. Пока мы не имеем Королевской хартии, не обладаем всеми правами мужских колледжей и не можем участвовать в принятии решений на высшем уровне. Большинство клубов и печатных изданий остаются для нас закрытыми. Да, многие ученые-мужчины нас поддерживают, но немало и тех, кто считает студенток — цитирую — «второсортными глупышками».

Голос у мисс Журден легкий, женственный, однако Марианна уверена, что им можно резать металл.

— Мы живем в эпоху больших перемен, на нас лежит тень войны, в которой кое-кто все еще сражается. В этот ключевой для женщин Оксфорда момент очень важно поддерживать высокие стандарты. Мы не должны позволить маловерам уличить нас в незнании правил приличия или недостатке интеллекта.

Беатрис с готовностью кивает.

— Давайте же покажем всему миру, какой ценный вклад женщины — и школа Сент-Хью — способны внести в образование и в жизнь общества. Давайте вместе идти вперед, вооружившись любознательностью, храбростью, усердием и достоинством. — Мисс Журден поднимает стакан с водой, словно провозглашая тост. — Ubi concordia, ibi victoria, леди. Где единство, там победа!

Раздаются долгие аплодисменты. Несколько девушек за дальними столиками утирают глаза. Марианна невольно чувствует, как надежда кошкой трется о ее ноги. Если она сумеет приспособиться к такой жизни — двадцать четыре недели в году, три года подряд, — то получит возможность обеспечить свое будущее, стать когда-нибудь преподавательницей или ученой. Нужно быть целеустремленной! Отец не вечен, а на замужество ей вряд ли приходится рассчитывать. Доказать, что женщины равны мужчинам в интеллектуальном плане, посвятить себя умственному труду? Что ж, это уже что-то.

— Как вы думаете, такая еда будет каждый вечер? — спрашивает Отто, когда все четыре девушки выходят за дверь. — Два супа и пудинг — такой вязкий, что в нем можно потопить океанский лайнер?

Марианна не знает, что ответить. Этот ужин значительно превосходил ее обычный рацион.

— Давайте пойдем в мою комнату, — предлагает Отто, когда они доходят до восьмого коридора. — У меня есть имбирное печенье и граммофон.

* * *

Комната Отто так завалена всякой всячиной, что кажется вдвое меньше остальных. Марианна до сих пор и не подозревала, что у человека может быть столько красивых вещей. Свернутые в трубку коврики, перевязанные бечевкой, горки вышитых подушек, картины маслом, составленные у стены. Стопки журналов и грампластинок, баночка с ароматическими палочками, детские счеты, хрустальная пепельница, растение в горшке, раскинувшее в разные стороны гигантские руки-листья.

— Вы печатаете на машинке? — спрашивает Беатрис.

— Боже мой, ну конечно! У кого в наши дни есть время на что-то еще? Хотя где сейчас эта чертова машинка — ума не приложу, — говорит Отто, энергичными движениями заводя граммофон. — А не скажете ли вы нам, Спаркс, что такое ФПЭ?

— Это значит «философия, политика и экономика». Изучение структуры и принципов современного общества. И еще мы будем учить языки: французский, немецкий и итальянский. Идея состоит в том, чтобы подготовить людей, способных преуспеть на государственной службе, в бизнесе, в общественной жизни и так далее.

— Похоже, это ужасно тяжелый труд, — говорит Отто. — Но очень благородный.

Марианна не может удержаться от вопроса:

— Вы там единственная женщина?

— Нас три: еще две студентки — из Леди-Маргарет-холла и из Сомервиля, — отвечает Беатрис. — А через год-другой и новые примкнут.

— Наверняка, — кивает Отто и протягивает ей стопку грампластинок. — Выбирайте.

— Какой красивый оттенок синего, — замечает Дора, поглаживая шелковый шарфик, лежащий на диване.

Марианна старается не разглядывать Дору в упор, но это трудно. Дора, с ее печальными темными глазами и маленьким розовым ртом, вполне могла бы стать музой прерафаэлитов — подобно Джейн Моррис или Фанни Корнфорт[15].

Отто берет шарф и бросает его Доре.

— Это старье? Возьмите себе, у меня таких целая дюжина.

— Спасибо, но я не могу. — Дора краснеет и аккуратно вешает шарфик на спинку дивана. — У вас такое интересное имя. Я никогда не встречала девушек по имени Отто.

Отто пожимает плечами.

— Мама его ненавидит, называет меня только Оттолайн — наверное, поэтому мне и нравится «Отто». — Она смеется, а затем затягивается так глубоко, что половина сигареты сразу превращается в пепел и падает на пол.

Марианна сдерживает порыв кинуться и поднять, а Отто небрежно отбрасывает пепел ногой в сторону камина.

— А во время войны из-за этого не было неприятностей? — спрашивает Беатрис, протягивая Отто грампластинку. — Имя-то вроде как немецкое.

— Ох, мне сто раз говорили, чтобы я его сменила, что такое имя может быть только у поклонницы гуннов и изменницы. Но я никого не слушала. Знаете, ведь Отто значит «удача в бою». Отец всегда хотел мальчика, а я у него младшая, вот ко мне и приклеилось такое прозвище. Он называл меня маленьким Бисмарком, потому что я умела обернуть любую ситуацию к собственной выгоде. Этим искусством я обязана тому, что росла одной из четырех сестер.

— Четырех? Боже ты мой! А я единственный ребенок, и Марианна тоже, — говорит Беатрис. — Правда ведь?

Марианна кивает.

— Конечно, самое прекрасное в имени Отто — это его симметрия, — улыбается Отто. — Если писать прописными буквами.

— К тому же это палиндром, — добавляет Беатрис.

— А вы заметили, что все наши полные имена состоят из восьми букв? — спрашивает Отто. — Теодора, Марианна, Беатрис и Оттолайн[16]. И коридор у нас восьмой. По-моему, это очень хороший знак. Имбирного печенья кто-нибудь хочет?

Беатрис берет два.

— Так вы разбираетесь в нумерологии?

— Я не занимаюсь подсчетом букв, если вы об этом, но я и правда питаю слабость к числу восемь. Дома говорят, что я на нем помешалась. В Китае это счастливое число, потому что на китайском «восемь» звучит так же, как «богатство». А вот четверка считается несчастливой.

— К компании присутствующих это не относится, — вставляет Дора, и все смеются.

— Почему вы собираетесь уезжать домой на выходные, Марианна? — меняет тему Беатрис. — Я слышала, как вы говорили это Доре за ужином.

Все взгляды устремляются на Марианну, и щеки у нее вспыхивают.

— Только раз в две недели. Отец у меня нездоров, — поясняет она. — Мне разрешили ездить к нему, если я не буду отставать в учебе. Это недалеко, на поезде совсем быстро.

— Обидно. Вы ведь будете пропускать все развлечения по выходным, — говорит Дора. — По пятницам и субботам здесь все ходят в театр или на концерты.

— А как же учеба? — спрашивает Беатрис.

Марианна слышала, что ложь звучит убедительнее всего, когда опирается на правду.

— Можно и дома в субботу позаниматься, и в поезде что-то почитать, — говорит она. — Мой отец —