Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

– И что? Там приход немалый. На Крещенье ещё привалило. Слыхал, икону привозили на праздник?

– Слыхал.

– Вот. Нам шевеления не нужны. Ты и сам позексай. Кто привёз, откуда взял, кто дозволил. Настоятель-то из старорежимных?

– Реакционер.

– Не ровен час на Пасху Крестный ход заведёт. По часовой. Гони туда своего баламошку. Нашему управлению неприятности без нужды. Задачи чёткие поставлены по религиозной политике. Пусть лекцию там прочтёт, проповедь свою…гениальную.

– Староверы не пустят!

– Ни псула. Советскую власть не пустят? Тут не тайга. Тут – Москва. По всей стране перемены, радостный подъём, освобождение от оков царизма. Праздники вон им стряпаем.

– Ну наш-то – не советская власть. Просто поп.

– Не зюкай, просто поп! Красный поп. Епископ, Председатель Товарища. Прими, дай пройдут.

Прошла старуха с детишками гуськом.

– А чего мы тут, на дороге-то. Может, посидим в «Эрмитаже» на Трубе?

– До времени не вылезай. Дыши вот.

– Дышу. Полемика у Штучного со староцерковниками давняя. Вспенить можно.

– Вспенивайте. Пусть не в театрах вещает и не в музеях. Пускай со сцены слезет и в народ идёт. На амвон. Призывает пускай, выгоду обещает. Но осторожно, не раскрываясь. Мирянские группы пусть лепит. Ревнителей. Дайте афишу о лекции. Валовый сбор пополам. Ну, по схеме.

– На открытую лекцию разрешение нужно и конспект заранее в Политотдел.

– Разрешение, считай, я тебе дал. А конспект ему не нужен, он так шпарит. Вместо конспекта сдашь донесение, как всё прошло.

– Ну, добро.

– Лобасто действуйте. Религия у нас не преследуется.

– Добро, добро.

– Как понимает тебя?

– Догадывается.

– Что ж… Пора скумекать, что откуда взялось. В массы его. Разъединять народ. Иерея-реакционера дискредитировать. Чистых легше замазать, запомни.

– Запомнил. Ну, похряли?

– Не боись, не признают.

– Ну, на моей меже-то. Рожа примелькалась.

– Постой.

– Пробирает.

– Вот что. И у нас в верхах постоянная тряска. Ты бы политичнее там с…

– С бабами?..

– На баб начхать, тебе лечиться. Личное тихо разбирают, несвежий суп там или другую какую карамболь. А ты больно шумно. Постовых беспокоишь. Дилетантизм.

– Сорвался из-за одной. Печёнки выела, не подавилась.

– Мура. Забыли. Другое звучит. По купле-продаже обороты сбавь. Наше свежее руководство – фанатики, едрить их, спекуляцию не поддерживают в неразумных пределах. Держись образа советского человека. Не загибайся. Усёк? Осади, осади.

Мимо двоих крестьян в зипуне и азяме, жмущихся на узкой тропинке, пролезла бабища со здоровенной корзиной – кошницей, в двух платках, в двух кафтанах, один торчит из-под другого. Толстый уступил бабе дорогу, худой нырнул за спину толстому. Баба зыркнула из-под платка и голосом молодки процедила: «Встали на ходу, лешуги». Толстый процедил вслед: «Загузастка, однако».

Бабища тащила увесистую кошницу с передышками, оглядывалась на пепелище: и неприятно, и страшно, и любопытство раздирает. Что ж такое комсомольская Масленица? Вспоминалась ей деревенская, близкая и понятная. Их городок зимой в снега окунается, как ёлочный домик в вату и живёт по сельским законам: рано встаёт, рано ложится. Чучело Масленицы загодя мастерят, горку ледяную строят и салазки починяют. Пахнет свежей стружкой, соломой, яблоком моченым, пряниками, какие пекут по домам вокруг. Сыроделы готовятся, мукомолы, молочники, катальщики, жонглёры, савояры, офени, зазывалы. Заговляется народ. Молочное ещё можно, мясное уже отходит. Потом с горы катаются на санях расписных выдолбленных. В снежки играют, в «Бояре, а мы к вам пришли», в «кулачки». Заглянешь в «Раёк» за стёклышко домика, там диво дивное, тридевять земель. Воля и празднество. Куда комсомольцам энтим до прежних гуляний, до прежних радостей.

Бабка с моста колобком скатилась, валенки без галош на утоптанной тропке скользят. У ворот частного владения Лантратовых встретила мужичка пьяненького. Мужичонка приплясывал в снегу, кружился, куражился: «Маслена, Маслена, не гляди опасливо, суженый с мороза заберёт увозом». Втащила кошницу на крыльцо, обмела валенки веничком и со ступеней порошу смела. Надоевшую корзину в сердцах на веранде сбросила. Какого суженого пьяница пророчит?..

В дверях кухни изумлённо застыла. Путь ей преграждали ноги в черных юфтовых сапогах и смех, такой задорный, заливистый, и самой не откликнуться невозможно. Вот тебе, Маслена, и суженый. Гость глядит на бабку и потешается. Отсмеявшись, стащила с головы два платка: серый пуховый и белый ситцевый, скинула, один за другим два кафтана, две кофты, бросила на сундук за дверью и обернулась черноокой молодкой. Поклонилась гостю. Гость встал, поклон отдал.

– Ну, слава Господу, вернулась, – Вита обняла разрумянившуюся Липу. – Я волноваться принялась. Застыла?

– Зима, поди, – Липа пристроила валенки к печке, помыла руки, потрогала горяча ли плита, чап схватила, глянула дежку, подошло ли тесто, веничком пыль невидимую сгребла. И всё так, быстро, ловко, вихрем, в носках ступая, юбка кругом, туда-сюда.

– А я вот в гости напросился. Проводил Вивею Викентьевну от водокачки до вас.

– Ну, Вита же, не Вивея, – Вита улыбалась гостю радушно и продолжала порученное ей дело – горох шелушить.

– Ну, проводили? – Липа делала вид, мол, дел по хозяйству – невпроворот: гремела чугунком, чайником, мисками, по два раза переставляя их с плиты на полки и обратно.

– Проводил.

– И чего же?

– Липа! Ведь гость.

– Да Прощёное же воскресенье. Всегда этим днём в гости ходят. Ко мне-то прийти некому. Один я тут.

– Ну, проходите, раз пришли.

– Так я и прошёл уже.

– И что же?

– Вот прощения пришёл просить.

– За что же?

– А за всё.

– Да за что же?

– Что долго не приходил.

– Да кто ждал вас…

– Думал, ждали. Блинами пахнет, а блинов нет.

– Никто и не ждал.

– А всё же простите, ради Христа.

– Бог простит. И Вы меня простите.

– И Вас Бог простит.

– А Вы что же? Не простите?

– С великой радостью.

Вита горох нелущёный оставила и тихо вышла с кухни к себе.

Вполоборота видела в окошке коридорной веранды, как швецы в гимнастёрках и косоворотках высыпали с крыльца на двор. Пляшут. Хмельные. Гармонь взвилась. Ухода её, кажется, никто не заметил. И дверей зала не успев прикрыть, услыхала быстрый шаг по веранде. И вот обратно от входа в дом мимо Виты бежал улыбающийся Филипп Подопригора с гружёной кошницей.

Счастливые.

Липа вполне взрослая. И сирота ведь. Вот устроиться бы ей за хорошего человека. Чем Филипп не защитник? Какая она умница, сколько ребятам блинов напекла! Утром с Лавриком оттащили в приют на ручных санках поклажу с блинами и мёдом. А мучицу на две шали выменяли: ржаная пополам с пшеничной.. Счастья выпало, что снегу! Голод всему причина – крестьяне красуются, а городские лучшие вещи за бесценок отдают. Вещи меняют владельцев. На базаре, куда вместе с Липой ходили шали торговать, Виту поразили жуткие