Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

Анну де Боже. Но она замужем, у нее дети… А у меня нет никого, и будет, нет ли — Богу ведомо. А между тем мне уже двадцать два года, и вы — первый, кого я полюбила. Это случилось давно, я была еще девчонкой. Я немного умела плавать, но от страха и от удара о воду я лишилась чувств и пошла ко дну… И тут вы… Потом вы заходили к нам в гости, говорили с отцом обо мне и еще о чем-то, а я смотрела на вас, как на Господа Бога, и не было для меня в целом мире человека лучше, смелее и добрее вас. Я влюбилась, вы стали рыцарем моих грез, и я уже не представляла себе, кто мог бы вытеснить ваш образ из моего сердца. Это была детская любовь и, конечно же, наивная, но она осталась со мной, я пронесла ее через многие годы, мечтая о том, что настанет день, когда я смогу сказать вам, что безумно вас люблю. Я с головой погружалась в грезы об этом дне, но в то же время и боялась его. Кто я и кто вы? Как смогу я сказать вам, дворянину, занимающему столь высокое положение при дворе, о своей любви? Я, простая горожанка, дочь булочника, волею судеб оказавшаяся здесь, среди людей, стоящих выше меня по социальному положению! Но так повелела мадам де Боже, и никто не посмел подать голос против, хотя поначалу меня дразнили «печеной пастушкой». Но герцогиня по-прежнему добра ко мне и не оставляет меня своим вниманием. Видя это, насмешники прикусили злые язычки и теперь со мной здороваются и беседуют, как со знатной дамой, хотя я до сих пор не могу понять, что руководило мадам, когда она взяла меня к себе в услужение. Собственно, господин де Вержи, услужением это назвать нельзя. Она приставила ко мне учителей математики, философии, грамматики и других наук, придворные дамы обучали меня правилам этикета, а сама герцогиня до сих пор чуть ли не каждый вечер рассказывает мне историю французского королевства, уверяя, что очень скоро мне это понадобится. Я и сама не знаю, зачем, но так угодно мадам, и мне остается только повиноваться.

Я очень ей благодарна. Семье нашей приходилось туго, отец перед смертью часто болел, и матушке тяжело было одной печь булки и ватрушки. Ей помогали мальчик-подмастерье и моя кузина Николь, а мои братья, не пожелавшие стать хлебопеками, по приказу мадам были зачислены в армию короля. Пьер стал копейщиком, Жан — лучником, а кузена Симона потянуло к пушкам. Теперь он при них. Его хвалят: говорят, он очень ловко посылает ядра в стан врага. Ну да что я вам рассказываю, господин де Вержи, ведь вы и сами все знаете.

— Черт возьми, Луиза, когда-нибудь ты выведешь меня из терпения, — повысил голос Этьен, нарочито придав ему легкую суровость. — Перестанешь ты, в конце концов, называть меня господином? Разве так следует тебе ко мне обращаться?

— Но… тогда как же? — вся трепеща, с замиранием сердца спросила Луиза.

— Называй меня просто, по имени.

— По имени… Значит, Этьен?.. Просто Этьен?

— Ну да, черт возьми, чего же проще! Тем более что…

— Что же, господин Этьен?

— Ты милая, славная девушка, Луиза, и я к тебе очень привязался. Я не скажу, что испытываю к тебе такое же влечение, как твое, но даже без этого, клянусь мечом святого Георгия, взял бы тебя в жены!

Какое-то время Луиза молчала, не сводя теплого, нежного взгляда с рыцаря своей мечты. Потом тяжело и протяжно вздохнула:

— Видит Бог, я не могу быть вашей женой в силу сословного неравенства, но как хотелось бы мне, сир Этьен, разрушить эту преграду, созданную, как мне кажется, неизвестно кем и для чего.

— Ей-богу, чтоб мне провалиться в преисподнюю, если и у меня это не вызывает удивления и протеста! — к радости Луизы, выразил свое отношение к социальному неравенству Этьен.

И тогда она решилась. У нее не было иного выхода. Она должна была отдать себя во власть этого человека — безоглядно, бесповоротно; так подсказывала ее романтическая любовь, ее чувство благодарности к тому, без кого ей бы уже не жить на свете. Она решила это давно, как только оказалась при дворе, но стыдливость мешала ей, да и случая не выпадало. Ныне он выпал, небеса сжалились над ней. И сознание безысходности, своего бессилия против законов, диктуемых людьми, сознание это, о котором она потом будет долго и с улыбкой вспоминать, вмиг исчезло.

Она подошла ближе, так близко, что не обнять ее при этом мог лишь бюст Александра, с интересом наблюдавший за ними. И, вся задрожав в объятиях Этьена, вспыхнув до корней волос, она произнесла негромко, не поднимая глаз, замирая от звуков собственного голоса:

— Но раз уж так, и нам нельзя сочетаться узами брака, то тогда… мне ни к чему церемониться с собой, ведь я в объятиях мужчины, которого боготворю. Так для чего мне жить, если не отдать себя этому человеку, милее которого нет для меня никого во всем свете? Пусть он делает со мной что хочет, я вся в его власти, и пусть он знает при этом, что так или иначе я останусь ему верна, ибо никогда не смогу и не захочу полюбить никого другого. Да не осудит меня Господь, ибо мне, как и любой женщине, хочется счастья, а его я вижу лишь в объятиях человека, которого люблю.

— Выходит, ты уже счастлива, девочка моя? — спросил Этьен, целуя нежные ручки Луизы.

— Счастье будет полным, когда тела наши сольются воедино, — промолвила она, закрывая глаза и подставляя губы для поцелуя.

Потом уже, вся тая в объятиях того, кого так сильно любила, она прошептала, замирая от восторга и ласково гладя его по щеке:

— Не говорите только герцогине. Узнав, боюсь, она прогонит меня. — Затем, тихо засмеявшись, она прибавила: — Ну и пусть. Ведь мы вместе! Я вернусь домой, и вы будете приходить ко мне… Там, вдали от двора, мы будем любить друг друга.

— Мы будем счастливы с тобой, моя Луиза, — произнес Этьен.

Вновь закрыв глаза, она ответила на эти слова жарким поцелуем.

Глава 3

ПИСЬМО ИЗ АНГЛИИ

Катрин застала подругу в раздумьях. Герцогиню беспокоила вновь образовавшаяся коалиция против Франции, и Анна мучительно искала выход из создавшегося положения. Королевству грозило оказаться в окружении трех сильных европейских держав, и виной тому, как ни пытайся