Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

– Нехорошая была у тебя жена, каназ. Злая, как собака! Ты отослал её от себя? Молодец, каназ! Вторая жена лучше? Она молодая и красивая, родила тебе дочь? Пусть родит сына. У тебя уже есть сын? Это хорошо, каназ. У меня тоже есть сын, от моей любимой Верхуславы. Она помнит твою доброту. Давай выпьем ещё, каназ. Я не нападаю на тебя, ты не нападаешь на меня – и тебе хорошо, и мне хорошо. Мои кипчаки пасут лошадей и продают их у тебя в Галиче, твои урусы пашут землю, делают хлеб, продают моим людям сено, чтобы кормить коней. Так и надо жить. Торговать надо – не воевать.

Ярослав соглашался, дружелюбно улыбаясь. Уже на прощание он предостерёг Башкорда:

– Хан, ты говорил о Кобяке. Это плохой человек. Знаю, что он хочет воевать с русскими. Мечтает возродить славу своего деда Шарукана. Не ходи с ним, не держись за него. Помни, Шарукана разгромили, и сын его много лет мыкался на чужбине.

Ничего не ответил князю Башкорд. Глубокая складка тенью пробежала по его гладкому высокому челу.

Ярослав уехал в свой стан, а хан долго ещё сидел у очага и размышлял над сказанным. Шелестя одеждами, устроилась рядом с ним на кошмах старшая жена Башкорда, Верхуслава. Постарела, пополнела дочь Всеволода Мстиславича, только глаза всё так же синели, как васильки на весеннем лугу.

– Слышала ваш разговор, – промолвила она. – Князь Ярослав прав. Не держись за Кобяка. Сердце моё чует – погубит сей гордец и себя, и тебя.

– Молчи, женщина! – недовольно скривил уста Башкорд. – Позволь мне самому решать.

Перед глазами хана стоял верзила Святополк, одолевший его в жарком поединке. Хан жаждал мщения. Голос крови призывал его следовать за Кобяком, но разум противился этому. Верхуслава была права, конечно, права. Но он, Башкорд, был кипчаком, а не урусом.

Потому и сидел он у очага, и сомневался, и вздыхал.

…Ранним утром, едва выглянуло из-за прибрежных рощ ласковое солнышко, галичане тронулись в дальнейший путь. Снова вздымались и опускались вёсла, журчала, расплескиваясь брызгами, речная вода, снова пот заливал лицо. Быстро шли струги по дунайской глади, одолевая течение.

Так плыли они, с короткими передышками, до Малого Галича, раскинувшегося в крутом выгибе Дуная, между устьями Сирета и Прута.

У вымолов[227] качались большие и малые суда. Кипела торговля. Здесь было место складирования товаров. Каждый год прибывали сюда торговые гости из Константинополя, Месемврии и других южных городов. Наоборот, купцы русские, ляшские, немецкие везли через Малый Галич свои товары на полдень, в пределы богатой империи ромеев. Чего только ни сыскать было на городских рынках – и паволоки драгоценные, и парчу, и сукна разноличные, и бархат, и аксамит. В других рядах угры продавали породистых скакунов, чехи – изделия из серебра, русские купцы – мёд, воск, оружие. В скотницу[228] Ярославову щедро текли гривны и куны – весчее, мыто[229] сухое и водяное, взимаемое с товаров и лиц.

Сам князь не поскупился, приобрёл для молодой жены дорогой серебряный браслет и отрез зелёного аксамита с округлыми медальонами, в которых скалились львы и распускали крыла сказочные грифоны. Не забыл и Болеславу – купил ей в подарок перстенёк со смарагдом.

Избигнев с Семьюнкой тоже разжились на базаре добрыми тканями. После состоялся у Ярослава разговор с Нечаем. Десяток лет минул уже, как стал посадничать старый сотник-берладник в Малом Галиче. Дела он вёл строго и ни куны, кажется, себе не присвоил. Ходил всё в таком же простом кафтане, никаких украшений не признавал, кроме серьги в ухе да гривны серебряной на шее, даренной ему князем как знак власти. Всё так же сабля висела у него на поясе в ножнах, и усы вислые были такими же белыми и густыми, как в прежние времена.

– Вот, схоронил прошлым летом супружницу свою, – вздохнул Нечай. – Скоро, верно, и мой срок истечёт. А что: пожил, повоевал! А знаешь, княже, когда я те поверил? Когда понял, кто ты еси? Когда Берлад ты никому из бояр своих не отдал! А ить хотели! И Красная Лисица твой жадно окрест глядел, и Чагровичи.

Они сидели вдвоём на гульбище, разбитная молодка-челядинка разносила кушанья, наливала в чары молодое вино.

Ярослав в основном слушал. При словах Нечая о Чагровичах вспомнил он незабвенную свою Настю и горестно вздохнул, утерев непрошеную слезу.

Меж тем Нечай продолжал:

– Я князю Ивану со младых лет служил, над сотней в берладницком войске началовал. Сперва не разумел, а ныне вот понимаю: Иван – он ратник, удалец, но не князь, не устроитель земель, как ты. Пото и сгинул. Саблею – оно можно стол себе добыть, да не удержать его одною дружиною да доблестью ратной. Иное надобно.

– И я так думаю. Зла на Ивана не держу, – отвечал старику Ярослав, медленно попивая вино и закусывая его солёными оливками. – Давидович – вот ворог был. Не тем помянут будь покойник, но всё ему было мало, жаден был до власти. И Ивана он использовать хотел, добиваясь для него Галича. Не держался б Иван Давидовича – может, и по-иному судьба его сложилась. Так думаю.

Ничего не ответил на это Нечай. Мог, конечно, заспорить, сказать, что как раз Изяслав Давидович и спас Ивана, освободил его из темницы, но какая польза в том споре? В сущности, Осмомысл был прав.

– Может, в последний раз видимся, княже. Стар стал, болести разные мучают, – признался Нечай. – Да и ты, гляжу я, не помолодел. Слыхал и о смуте, боярами поднятой, и о гибели возлюбленной твоей. Жесток мир наш, да, жесток. Но выстояли мы с тобой, не согнулись. Победил ты ворогов своих. Вот и я малую волость, кою ты мне дал в управление, оберёг, не дал разорить её соседям хищным. Вся жизнь наша – борьба с ворогами суть, одоление их. На том и держимся, на том стоим.

…Из Малого Галича князь с дружиной направились вверх по Пруту, но вскоре сменили ладейные скамьи на сёдла, благо кони были резвы и ретивы. Остались в стороне стены Коломыи, и вот уже на исходе июня встречает Ярослава стольный город Червонной Руси. Широко, как сокол, распростёр он крылья свои – пригородные слободы.

Галичем, пока не было князя, управлял тысяцкий Филипп Молибогич. Помогал ему молодой воевода Тудорович, а также Яволод, к которому проникался Ярослав всё большим доверием. Такие, думалось князю, и нужны ему люди –