Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев

…На Киевщине в то лето было весьма неспокойно. Ярослав Изяславич оказался совсем не тем правителем, какой надобен был киевлянам. Устроить как полагается войска он не смог, сторожу не наладил, за тем, что творится в соседних княжествах, не следил. Этим воспользовался хитрый Святослав Всеволодович Черниговский. Соединившись с племянниками, повёл он дружины черниговские на Киев. Понимая, что в стольном ему не удержаться, легкомысленный Изяславич оставил в Киеве жену с маленьким сыном и ушёл в Луцк собирать рати. Святослав Всеволодович без боя овладел Киевом, взяв в плен княгиню и сына Ярослава, а также захватив многие его богатства. Но в стольном удалось пробыть Святославу всего двунадесять дней. Против него выступил двухродный брат, Олег Святославич, жаждущий занять черниговский стол. Святослав вынужден был увести рати за Днепр, и вскоре в Киев воротился незадачливый Ярослав Луцкий. Узнав, что имущество его расхитили черниговцы, что жена и сын его в плену, гневом воспылал Изяславич. И не нашёл ничего лучшего, как в отместку отнять имение[230] у жителей Киева, якобы за то, что те втайне держали сторону Ольговичей. Свирепые луцкие дружинники отбирали серебро у бояр, у купцов, не брезговали и у ремественников на Подоле хватать последнее. В стольном копилось недовольство Ярославом. И уже Роман Смоленский слал грамоты в Суздаль к Андрею, призывая его помочь им, Ростиславичам, вернуть великое княжение. Мутилась вода днепровская, тревожно было на Руси, зрело на Киевщине недовольство Ярославом Луцким.

– Воистину, дурень! – в сердцах зло плюнул Осмомысл, прочитав очередную грамоту от Нестора Бориславича.

«Ничтожный сын великого отца!» – Так именовал боярин князя Луцкого. И был он в том, несомненно, прав. Ещё писал Нестор, что брат его, Пётр, уехал после поборов Ярославовых во Вручий, к Рюрику, и что многие бояре готовы такожде оказать Ростиславичам поддержку. Ольговичей видеть на великом столе не хотели, Ярослав оказался человеком ничтожным и мелким, Андрея и его братьев боялись. Отца же Рюрикова помнили в Киеве как властителя доброго и достойного, вот и хотели посадить теперь на стол кого-нибудь из его сынов. И галицкому владетелю осторожно намекал Нестор в письме: поддержи, мол, нас.

Грамоту Осмомысл отложил в сторону. С неудовольствием подумал о тесте. Жадность, что ли, обуяла?! Ну, выкупит он жену и сына из плена, а дальше, дальше как жить, как княжить намерен?! Разве виноваты кияне, что не наладил он рати сторожевые, что не слал соглядатаев тайных в соседние княжеские города?!

После Ярослав показал письмо боярина жене. Княгиня долго вчитывалась в уставные строки, медленно разворачивая харатейный свиток. Потом отбросила его в сердцах, вспыхнула, вздёрнула надменно голову в цветастом повойнике, промолвила гневно:

– Не князь словно! Тако ся ставить! Мать, брата под удар!

– Ещё тогда, во время похода, сомневался я, что правильно сделали, посадив отца твоего на великий стол. Не его се место, – мрачно заметил Осмомысл.

Анастасия Ярославна с горестным вздохом согласно кивнула.

– Я ему отпишу. Пусть оставит Киев, ворочается в Луцк, – сказала она. – Тако всем покойнее будет. Малым лучше довольствоваться да в мире жить, нежели великим, да ратиться без конца с соседями да со боярами своими же.

Ярослав невольно улыбнулся. Новая княгиня оказалась умна не по летам. И грамоте разумела, и языки знала, не то что Ольга. Даже вспоминать о ней не хотелось. Но вспомнить вскоре, увы, пришлось.

Как бы ни были важны киевские дела, как ни старался Осмомысл ловить вести из стольного, но мелко всё это было в сравнении с новостью из Суздаля, словно гром, ударившей в голову.

Стоял июль, жарко припекало солнышко, прошли по Галичине долгожданные дожди, и на полях наливалась зерном тучная пшеница. Урожай, говорили крестьяне, в этот год будет добрый.

Гонец из Суздаля, молодой боярин Дорожай, один из немногих оставшихся из Ольгиной свиты, недолго дожидался Осмомысла в сенях. По беспокойному его виду сразу понял Ярослав: что-то важное случилось в далёком Залесье, такое, что всю Русь могло поставить на дыбы.

Дорожай, отпив квасу, хрипло заговорил:

– Скорбная у меня для тебя весточка, княже. В нощь на двадцать девятое число, месяца июня, убит в Боголюбове князь Андрей!

Осмомысл от неожиданности вскочил со стольца. Следом за ним повскакивали многие бояре. Вмиг сделалось страшно, жутко даже. Что ж, князей ныне режут, стойно курей, что ли?!

– Как?! Что ж стряслось?! – только и выговорил потрясённый Ярослав.

– Убили князя ближние его, любимчики. Кучковичи братья, ещё Анбал Ясин, ключник, такожде Ефрем Моизич. Всего двадцать человек набралось. И княгиня Улита с ими в заговоре была. Сестра бо[231] она сих злодеев Кучковичей. Все сии убивцы – люди, коих сам Андрей к себе приблизил, многие волости им раздал, богатства великие. Да токмо не имеет предела алчность человеческая. Одного из Кучковичей велел князь Андрей казнить, ну а другие и помыслили: сегодня его, а заутре, мол, нас. Напали скопом, руку левую отсекли, грудь прободили копьём. Мечами изрубили зверски. А после богатство Андреево в Боголюбове похватали да в Москов утекли. И не было им никоего сопротивленья. Крут был князь Андрей, и володимерцы, как услыхали об убиении еговом, тотчас поднялись грабить да разорять домы боярские и купецкие. Встань пошла и в Суздале, и в Ростове. Собрались тогда бояре, послали в Чернигов. Тамо двое братьев молодших Андреевых – Михалко и Всеволод, а такожде двое сыновцев[232] еговых – Мстислав и Ярополк, сыны Ростислава Юрьича, старшего Андреева брата, обретаются. И все они, как весть страшную услыхали, в Залесье ринулись столы делить.

– Вот тако. «Нынче – во славе и в почестях, а заутре – в гробу и без памяти», – процитировал Ярослав слова Владимира Мономаха.

Он отпустил Дорожая и бояр, оставил лишь Избигнева с Семьюнкой, долго сидел молча, поражённый неожиданной вестью. Вспоминал встречу свою с Андреем в Киеве.

«Он прав был, когда отговаривал Долгорукого от войн за Киев, прав, что укреплял княжество своё, что сделал его сильным, самым сильным на Руси. Но зарвался, властолюбие и гнев замутили разум, всех хотел в кулаке держать! И новогородцев, и Ростиславичей, и самым Киевом володеть чрез ставленников своих. Жил, словно натянутая тетива у лука. И вот порвалась она, да вовсе не в том месте, в котором сожидал. И останутся одни скупые строчки летописи: «В лето 1174 от Рождества Христова, в день 29 месяца июня убит