Благовест - Алиса Клима

– Может, и последует. – Ларионов ласково улыбнулся.

Вскоре вернулась Федосья с Валькой, а когда начались уже сильные, учащающиеся схватки, Федосья прогнала Ларионова в кухню и демонстративно поставила перед ним бутылку.

Женщины – друзья Веры – ждали вестей в бараке. Мать Вероника читала молитву Давида. Балаян-Загурская с упоением рассказывала о своем опыте родов. Инесса Павловна схватилась за Ахматову, чтобы унять волнение строками о вечном. Клавка пыталась прорваться в дом, но Кузьмич ее не пустил.

– Без твоей помощи доставит, – ухмыльнулся он.

Когда схватки стали уже нестерпимыми, Вера вдруг крикнула:

– Гриша!

Ларионов не сразу сообразил, что это его она позвала, а потом ринулся в комнату.

– Да что ж это такое! – завопила Федосья. – Вы свое дело давно сделали. Еще не хватало вам роды принимать!

Она буквально вытолкнула бледного Ларионова из комнаты.

А Вера уже тужилась. Ей самой хотелось немедленно вытолкнуть из себя плод, чтобы прекратить мучения.

Ларионов не выдержал и все-таки хлопнул полстакана коньяка. Он сидел за столом, сжимая голову всякий раз, когда слышал в комнате голос Веры, больше похожий на нарастающий рык, который издают толкачи на лесоповале.

А потом он услышал кряхтение, тявканье и мяуканье, а голос Веры больше не слышал. Он испугался и снова бросился в комнату.

– Управы на вас нет! – закричала Федосья, прикрыв Веру до пояса. – Дайте хоть последу выйти!

На животе Веры лежал маленький комочек в слизи и крови, с необрезанной еще пуповиной, причудливо вздрагивал и тявкал.

Ларионов не мог сойти с места и дрожал. Она родила.

Валька без стеснения снова выставила его за дверь. Ларионов дрожащими руками налил еще коньяку и вдруг заплакал. Он слышал возню в спальне, и через некоторое время женщины с тряпками и тазами вышли в кухню. Федосья была довольная и веселая.

– Ступайте уж теперь, – сказала она. – Терпения у вас ни в чем нет! Идите к жене и сыну…

Ларионов тут же вошел к Вере. Сидя в кровати, она держала на руках обернутого малыша и смотрела на младенца как завороженная. Ларионов никогда не видел на лице Веры такого выражения. Он даже на малыша не мог смотреть, а был прикован к ее лицу – такому успокоенному и нежному, словно она наконец узнала, как выглядит Бог.

Вера взглянула на Ларионова и улыбнулась:

– Гриша, иди посмотри, какой он милый.

Ларионов, утирая слезы, сел на кровать, и Вера протянула ему сына. Он принял ребенка и смотрел на него, как на непостижимое чудо. Потом долго и нежно с младенцем на руках целовал Веру.

– Опять милуются! – Федосья вошла в комнату и засмеялась. – Глядите, второго сразу не заделайте!

Тут Ларионова позвали в администрацию, и он нехотя ушел.

– Я тебя предохраняться научу, – сказала Федосья. – А то мужикам-то что! Рожаем и растим мы. Запомни: дети – это женский груз, это только твое. Ты кормить сейчас начнешь, – Федосья села на постель, взяла малыша и залюбовалась, – а тут такое дело: у кого как. Ты вон от ветра залетаешь. Надо научиться беречься. Мужика своего, по всему, не заставишь это блюсти. Жеребца племенного в узде не удержать. Он как с цепи сорвался – так бабу свою изматывать… Стыда в нем нет! Дорвался – одно слово… А тебя как подменили! Мучила мужика год, а теперь слова «нет» ему сказать не можешь. Я-то думала, пройдет время – присмиреет твой, а гляжу, что нет. Сама должна предусмотреть. Я все расскажу. Надо же! Счастье-то какое! Назовете-то как?

Вера слушала Федосью вполуха. Сейчас она думала только о малыше. А мужем она была довольна и не помышляла об опасности снова быстро зачать.

– В честь папы – Дмитрием, – ответила Вера, не раздумывая.

– Митенька, стало быть. – Федосья улыбалась малютке. – Красивый, как папка. И умный, как мамка.

– Как хорошо, что ты есть! – Вера обняла Федосью.

– Как ни крути, а все по-моему вышло, – гордо сказала Федосья.

В тот день в лагпункте было много веселья и любви. Федосья запретила Вере пускать подруг и показывать малыша. Но Вера не слушала. К вечеру в доме собрались самые близкие люди, и Вера давала подержать малыша и Клавке, и Польке, и Инессе Павловне, и Вальке, и маме Любе, и Загурской, и Кузьмичу с Паздеевым, и Фимке с Файгельманом… А малыш все спал.

Горячо поздравляли Ларионова. Кузьмич пустил слезу. Сотрудники администрации отправили Пузенко в Новосибирск, и тот впервые за все время купил на собранные (включая собственные!) деньги малышу медальон для фото, как тот, что когда-то нашли заключенные у Баси Рахович.

А к октябрю Вера выяснила, что снова беременна. Федосья ворчала и, не стесняясь в выражениях, ругала Ларионова. Тот был хоть и немного озадачен, но счастлив. Губина подшучивала над Верой и говорила, что «Бог любит троицу».

Вера наконец решилась написать письмо домой, где сообщила о рождении сына и что назвали его в честь Дмитрия Анатольевича, в чем ее поддержал муж. Она также написала, что отцом ребенка был Ларионов и что они уже год вместе, а в мае появится второй ребенок.

В день получения письма у Ясюнинской в квартире дым стоял коромыслом. И только Степанида молчала. Она давно знала, что именно так все и будет.

Вскоре пришла еще одна радостная весть: Анисья была признана невиновной и посмертно реабилитирована. Вера долго плакала на могиле, а Ларионов стоял в стороне и не смел ее трогать, только отдаленно понимая неведомую женскую природу: способность прощать. Способность сострадать даже противникам.

Он не знал, что горше всего Вера плакала оттого, что ушла эта юная женщина, не узнав красоты жизни и счастья быть женой и матерью, и что она, Вера, выполняет последнее напутствие покойной: пожить!

Попросив прощения у Анисьи, Вера и Ларионов поехали к Прусту. Пруст радовался, памятуя, что ждал Ларионова с хорошими новостями, но не сразу с двумя!

И вот однажды в декабре пришло письмо из Москвы: Ирина Александрова получала освобождение и была полностью реабилитирована. А еще через неделю пришел приказ о переводе в Москву Ларионова.

Ларионов и Вера долго в тот вечер говорили об этом. Жизнь снова резко меняла траекторию.

В Москве Ларионов должен был появиться к концу января. До отъезда он взялся хлопотать, чтобы в лагпункт ненароком не назначили начальником садиста. Это было предметом его величайшего переживания. Он снова рискнул и написал письмо напрямую Берии, объяснив, разумеется, свои доводы необходимостью «сохранить с трудом достигнутые порядок и высокую производительность».

Ларионов почему-то доверял Берии, чувствовал отсутствие в