В перспективе - Элизабет Джейн Говард

Он рывком повернулся к ней, затем отвел глаза.

– Даже если бы я и хотел – что толку. Я уже женат.

Молчание воцарилось такое, будто он вдруг бросил что-то в глубокий колодец, и теперь оба напряженно ждали, когда услышат плеск со дна, а когда ожидание слишком затянулось, оба пошевелились одновременно.

– Ты… женат… на другой.

Она провела ладонью по лбу, словно смахивая что-то.

– Да.

– В Ирландии. – Ей вспомнились его слова о том, что ему надо домой, и остров, созданный ее воображением.

– Да, – повторил он и посмотрел на нее. Она сильно побледнела, но казалась совершенно спокойной. Снова воцарилась тишина, пока она не сводила глаз с его рук, наблюдала, как он нервно сдирает заусенцы.

– Понимаешь, я ее не люблю, – наконец сказал он. – Мы поженились, когда я был еще слишком молод, чтобы знать, чего хочу, но она, само собой, католичка, поэтому даже слышать не желает о разводе. Я очень несчастлив с ней.

– Но иногда приезжаешь проведать ее?

– Ее – и детей.

– И много их, детей?

– Двое, и младенец.

– Младенец, – повторила она, потом спросила: – Как ее зовут?

– Эллен. Но, Тони, я же тебя люблю! Ты должна верить. Должна понимать, что я люблю тебя.

Она снова провела ладонью по лбу и сказала почти доверчиво:

– Ты наверняка считаешь меня ужасной дурой, но я до сих пор не понимаю, почему ты мне не сказал.

Он задумался на минуту.

– Конечно, в конце концов я бы сказал. А не сказал сразу, как раз потому, что люблю тебя, неужели ты не видишь?

Она покачала головой и просто отозвалась:

– Нет.

Смотрела она по-прежнему на его руки.

– Я понятия не имел… даже представить себе не мог такое… такое недопонимание во всем.

Тогда она попыталась взглянуть на него, но ее затошнило так внезапно, что она не смела пошевелиться, даже повернуть голову. Закрыв глаза, она вонзила пальцы в землю, и тошнота нехотя отступила.

Ей уже становилось легче, когда она услышала его голос:

– Извини, если для тебя это стало таким потрясением.

Недопонимание, потрясение – слова точно падали на дно колодца. Она открыла глаза и только тогда обнаружила, что ее рубашка безнадежно порвана на одном плече. Она взялась за неровно оборванные края, запахнула их на груди и услышала собственный голос:

– Должно быть, она была очень старая. – Лоскуты ткани приходилось придерживать рукой, иначе они расходились. – Как же я доберусь до дома в такой рваной рубашке?

Эту мысль она повторила вслух, настолько она встревожила ее.

– Может, у меня найдется булавка, – неожиданно отозвался он. Булавка нашлась. – Только она небезопасная, так что смотри не поранься.

Она неловко взяла булавку и уставилась на нее.

– Дай лучше мне, – нерешительно предложил он.

Она сидела так безвольно и неподвижно, пока он закалывал рубашку, что он подумал: возможно, еще не все потеряно – хотя странно, что она не плачет. Он уже собирался обнять ее, когда она спросила:

– Почему… почему ты не живешь с ней? Если у тебя есть дети – и младенец?

– Она нагоняет на меня скуку. Уже за неделю я успеваю заскучать до смерти. – После паузы он добавил в порыве отчаяния: – А если ты беспокоишься за младенца, могу тебя заверить, что ей просто нравится иметь детей. Она получает все необходимые средства, чтобы заботиться о них, и поэтому не поднимает шума. Так что, как видишь, приезжать в Лондон она не станет.

– Я не за младенца беспокоюсь. – Она ответила вежливо, как будто опасалась поставить его в неловкое положение. Она осмотрела свою рубашку: грудь была прикрыта, но плечо осталось голым.

– Извини, милая. Боюсь, я все испортил.

Она пожала плечами, пробуя, выдержит ли булавка.

– Ничего страшного. До дома она продержится, но…

Ему показалось, что она нарочно притворилась, будто не поняла его, и он мгновенно вскипел.

– Правильно ли я понял, что ты не желаешь, чтобы я беседовал с твоими родителями о школе верховой езды?

Он увидел, как ее лицо на секунду застыло, потом она снова поднесла ладонь ко лбу, как будто думала, что он ее ударит. И сказала:

– Пожалуйста, не надо говорить с ними. Извини, что поняла тебя неправильно. Сейчас я хотела бы вернуться домой.

– Извини, – пробормотал он, пока они направлялись к лошадям. Его охватил тоскливый стыд. Он явно ее обидел, безнадежно испортил все, что только мог. Откуда ему было знать, что она настолько щепетильна. Ох уж эта ее невинность, думал он с чувством сродни ужасу: в самом деле, следовало бы предупреждать людей о таком. Но что толку теперь об этом думать – надо бы постараться быть с ней полюбезнее. Он подошел помочь ей сесть в седло, но она уже вскочила на лошадь.

– Тони… мне очень жаль. Это было отвратительно с моей стороны. Теперь ты меня простишь?

Но она ответила неестественно высоким и звонким голосом:

– О, нет! Ничуть не отвратительно! Едем.

Она ехала впереди и гнала лошадь во весь опор. Вскоре лошади взмокли, но путь оставался еще неблизкий. Всякий раз, когда напряженное молчание казалось ему невыносимым, она обращалась к нему с каким-нибудь банальным замечанием, переполнявшим его несоразмерной признательностью. Казалось, часами они скакали через лес, по шоссе, затем бесконечными полями: она сама открывала ворота, ждала, когда он проедет, и закрывала за ним. Один раз он заметил, что понадобится охладить лошадей после приезда, и она ответила, что справится сама.

– А ты поиграй в теннис.

В этот момент они ехали рысью по дороге, он вровень с ней: при этих словах он взглянул на нее, надеясь уловить на ее лице то, что он смог бы понять – тень каких-нибудь эмоций, желание уколоть, гнев, досаду, – сгодилось бы что угодно, но он ничего не заметил, а она добавила тем же замкнутым голосом:

– Если хочешь, разумеется.

Когда они наконец достигли подъездной дорожки к дому, она придержала лошадь и сказала:

– Я дам тебе спешиться у садовой калитки, а потом сама уведу их за дом в обход.

– Тони, ты очень злишься на меня?

Она покачала головой и чуть прибавила скорость.

– Ну, тогда разреши мне пойти с тобой охладить мою лошадь. Давай не будем создавать неловких ситуаций, милая, – в этом нет никакого смысла, верно?.. Тони! Мне правда жаль, честное слово. Я понятия не имел…

Ему хотелось сказать, что он понятия не имел о том, какая она, но он почему-то не решился. Не говоря ни слова, она забрала у него поводья –