Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

Итак, он уехал, а я без него чувствовала себя плачевно беспомощной и одинокой. Да, мне было одиноко даже в обществе Лоты, ведь между нами уже пролегли тени, родились тайны, страхом полнившие мое сердце. Сидя в библиотеке с Лотой (теперь она совсем против этого не возражала), я мучилась мыслью об уголках ее души, куда не имела доступа. На лице Лоты, казалось, была изложена некая печальная история, но прочесть ее я не могла. Порой я ощущала присутствие кого-то третьего, кто заслонял от меня Лоту: этим третьим была сама смерть.

Лота допустила меня в старинные покои; не скрывая больше, где проводит время, она ревниво оберегала свое одиночество, словно это была особая привилегия. Мисс Элдерсон по-прежнему считала, будто племянница между ленчем и обедом отдыхает в спальне, и, послушная Лоте, которая заявила, что экипаж и лошади не должны простаивать, каталась днем в экипаже. Недалекая старая дева была почти так же угнетена, как я, ибо любила Лоту ничуть не меньше, но, по натуре податливая, не могла противостоять стальной воле племянницы. В этом тандеме юное создание держало верх над созданием пожилым.

После отъезда капитана Холбрука здоровьем Лоты вдруг озаботился доктор. Он теперь расспрашивал Лоту в изменившейся манере, а при осмотрах не обходился без стетоскопа. Сами осмотры, еще недавно проводимые раз в неделю и как бы между прочим, сделались ежедневными, мне же было сказано, что случай мисс Хаммонд внезапно перешел в категорию серьезных.

– Появился реальный объект борьбы, – выдал доктор. – До сих пор были только нервы да фантазии.

– А теперь?

– Теперь очевидно, что поражены легкие.

С этого заявления начался новый этап печали. Смутные опасения сделались подтвержденным фактом. В те унылые дни и мрачные недели, что последовали за откровением доктора, все мысли, все желания и страхи, возникавшие у меня и у жалкой пожилой тетушки, были связаны только и исключительно с юным прелестным созданием, которое угасало на наших глазах. Из Канн прибыли две профессиональные сиделки-англичанки – наших дилетантских умений уже не хватало; мы же с мисс Элдерсон преданно служили Лоте, исполняя и предвосхищая все ее капризы, как умеет только истинная любовь.

Я сообщила доктору, где Лота проводит дни, и усомнилась как в своей, так и в его способности повлиять на больную:

– Ее будто что-то удерживает в этой библиотеке, а вы сами знаете, как трудно бороться с капризами, когда они вызваны недугом.

– Весьма занятный факт. Все мои тяжелые пациенты из «Апельсиновых кущ» почему-то предпочитали эту мрачную и холодную комнату.

– Говоря «тяжелые», вы разумеете пациентов, которых не удалось спасти?

– Да. К сожалению, их, в разные периоды владевших «Кущами», было в моей практике трое или четверо. Но волновать вас это не должно. Старые нездоровые люди перебирались на юг, чтобы прясть полуистлевшие нити своих жизней – нити, которые фатально истончились еще в Англии. Ваша подруга – дело другое: она молода, и ее здоровье могут поправить солнечный свет и целительный воздух. Только ей надо жить в фасадной части дома; впрочем, если ей так по душе библиотека, то и тут можно найти компромисс. Пусть она проводит там не дни, а вечера, и пусть камин будет затоплен к ее приходу. Сама по себе комната не сырая; при условии, что ставни закрыты, шторы задернуты, а температура поддерживается на должном уровне, библиотека не хуже других покоев в те часы, когда все равно не обойтись без искусственного освещения. Но днем мисс Хаммонд следует находиться на солнце – чем больше, тем лучше.

Я передала эти рекомендации Лоте, и та обещала их соблюдать.

– Просто у меня особые чувства к библиотеке, – объясняла она. – И ты, Хелен, не считай меня отшельницей, когда я говорю о своем желании уединиться, как я это делала, пока ты меня не выследила. В компании хорошо людям здоровым, а мне сейчас не до общения, даже с тобой и с тетушкой. Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Ты сидишь тихо, как мышь, не подаешь голоса, пока я сама с тобой не заговорю, но меня мучает и тревожит уже сама мысль о твоем присутствии, о том, что ты наблюдаешь за мной, думаешь обо мне. А что касается тетушки… Когда она квохчет надо мной: без конца передвигает подставку для ног, взбивает подушки, даже книгу за меня листает, – когда из лучших побуждений создает мне максимум дискомфорта, стремясь к обратному, я закричать готова. Видишь, я признаюсь в этом без стеснения. Так дай же мне час-другой полного одиночества, Хелен. Сиделка не в счет. В конце концов, ты будешь знать, что я под присмотром и что не умру внезапно, без зрителей этой маленькой трагедии.

Раньше Лота не произносила столь длинных и пылких монологов; результатом стал приступ кашля, сотрясший хрупкое изнуренное тело. Я обещала не мешать Лоте. Если в одиночестве ей спокойнее, чем со мной, даже когда я молчу, она имеет право на такой отдых. И мисс Элдерсон, конечно, с этим согласится.

Обе сиделки были молоды, энергичны и оптимистичны; обе привыкли к капризам больных. Я сразу четко разъяснила, что от них требуется находиться при мисс Хаммонд, не докучая ей ни словом, ни действием, и бдительно следить за ее телесным комфортом. С той поры Лота проводила вечера одна: читала или невесомой слабой рукой делала зарисовки. Всегда это были пейзажи, особенно нас очаровавшие во время катания или пеших прогулок (Лота помнила их уже довольно смутно). Периодически она бралась вышивать узор, который ей не суждено было закончить, и в ее корзинке для рукоделия такие клочки материи лежали ворохом.

– Читать она подолгу не может, а рукодельничает минут десять кряду, не больше, – сообщила мне сиделка. – Дремлет целый вечер, а то вдруг встанет, пройдется по комнате да и остановится перед этим тусклым старым зеркалом. Ей нравится в него глядеться, бедняжке, а ведь не может она не замечать, до какой степени поблекла.

– Она все замечает, и сердце у нее разрывается. Хорошо бы удалить из дома все зеркала, – сказала я, вспомнив, какой цветущий вид имела Лота всего шесть месяцев назад.

– А еще она перебирает дедушкины бумаги, – продолжила сиделка. – Чаще всего я вижу ее со старой рукописью.

– Наверное, это дневник покойного мистера Хаммонда, – сказала я.

– Пожалуй; только странно, что мисс Хаммонд интересуется записями старого джентльмена.

И впрямь это было странно. Впрочем, с тех пор как я переступила порог обреченного несчастьям дома, все фантазии и предпочтения Лоты казались мне странными. Даже в