Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

– Видишь ли, когда у девушки есть котиковое манто стоимостью сотню гиней, деваться некуда – надо его носить, – небрежно ответила Лота. – Эти меха я купила в числе прочих траурных атрибутов.

– Я просто не узнаю Лоту – она теперь все время зябнет, – жалобно произнесла мисс Элдерсон.

Мы уселись в ландо, запряженное парой превосходных выносливых лошадок. Дорога забирала вверх, мы ехали мимо апельсиновых и лимонных рощ и серебристых речек. Над нами смыкались древесные ветви; подобно башням, среди жемчужно-серых олив возвышались темные, словно бархатные, кипарисы. Так мы добрались до середины долины. Позади нас в сумерках белели, будто подсвеченные, старинные дворцы и колокольни городка Таджа, а впереди, по склону холма, взбирались домики поселян, тоже белые. Дорога сделала поворот, и нам открылось море, спокойное, как в летнюю пору, озаренное последним розовым отблеском заката. Невольно мы обратили взоры к свету и воде, и в этом-то дивном свете лицо Лоты наконец-то предстало мне со всей отчетливостью – чрезмерной, ибо жестокая перемена, постигшая юную красу за три месяца, сделалась куда как очевидна. Лота покидала Англию во цвете девичества: радостная, беззаботная, счастливая самим фактом того, что живет на свете, вдохновленная свободой, которую деньги дают круглой сироте. Счастье всегда ассоциировалось у Лоты с правом выбирать, куда ехать, чем заниматься, в чьем обществе путешествовать; если же тут имелся налет самовлюбленности, то зато присутствовала щедрость широкой души и неизменная доброта к тем, кто не ходил у судьбы в любимчиках.

Сейчас передо мной сидела женщина, измученная тревогами. Личико Лоты осунулось, черты заострились – верный признак тяжких раздумий; восхитительные глаза стали больше, но прежнего блеска в них не было. О подавленности я могла судить по опущенным уголкам губ, некогда столь сходным формой с луком Купидона.

Мне живо вспомнились напрасные уговоры мистера Дина, и я почувствовала отвращение к прелестной вилле прежде, чем увидела ее. Я приготовилась найти «Апельсиновые кущи» этакой обителью уныния и уже почти обоняла миазмы, которые, вырвавшись из недр ближайшего болота, вползают в открытые окна и гнездятся, серые, холодные, в каждом коридоре. В доме нездоровая атмосфера, думалось мне, настолько нездоровая, что страшные видения, жуткие призрачные формы повсюду мерещатся тому, чьи нервы расстроены, а ночи бессонны. И я решила: если только настойчивой и энергичной женщине по силам повлиять на Лоту Хаммонд, то стану этой женщиной, увезу свою подругу в Ниццу или Монте-Карло прежде, чем она опомнится.

Тем более есть отличный предлог: грядет карнавал. Я скажу, что мечтаю поглядеть, как празднуют в Ницце, а уж когда мы там очутимся, позабочусь, чтобы Лота не вернулась на виллу, которая губит ее. Не без гнева я косилась на бесцветную мисс Элдерсон, лицом схожую с овцой. Неужели родная тетка настолько слепа, неужели не замечает перемены в племяннице? А что же капитан Холбрук? Влюбленный, называется! Мокрая курица он, а не мужчина, раз позволяет любимой девушке гаснуть буквально у него на глазах.

Времени на подобные мысли у меня было предостаточно, ибо на крутом склоне лошади замедлили шаг, а тетка с племянницей не чувствовали охоты разговаривать. Правда, они, соблюдая очередность, обронили по замечанию относительно пейзажа, да еще Лота сказала, что обожает Таджу и всей душой прикипела к вилле и саду, но и только – за час с лишним пути!

Дорога сделала очередной очень крутой поворот – и над нами, на мраморной террасе, возникла вилла, прелестнее которой мне не случалось видеть за всю жизнь. Настоящий сказочный дворец, весь залитый светом, будто бы глядел на нас сверху вниз, невозможно яркий на фоне лесистого склона. Уже совсем стемнело, так что я могла только обонять невидимые розы и герани с их свежестью бархатных листьев – эти цветы росли в вазонах у парадного входа.

И внутри, и снаружи все светилось и мерцало; казалось, в «Апельсиновых кущах» нет ни единого уголка, годного, чтобы приютить потустороннюю сущность. Лота не замедлила похвастаться, что первым делом провела электричество.

– Мой дом сияет, как звезда, – так его и воспринимают теперь жители Таджи, глядя на долину, а мне весело, когда я об этом думаю, – сказала Лота.

Я сообщила ей, что нашла имя капитана Холбрука среди имен прочих англичан в Сан-Ремо.

– А сейчас он и вовсе перебрался в Таджу, – бросила Лота. – Сан-Ремо ему наскучил.

– Неужели переезд никак не связан со стремлением быть поближе к тебе?

– Вот сама его и спроси, – ответила Лота с нотками былой беззаботности. – Он сегодня явится на ужин.

– Что же, капитан Холбрук проводит дни и вечера, лазая вверх-вниз по холму?

– Скоро ты в этом убедишься. Кстати, кроме лазанья по холмам занятий в Тадже не много.

Капитан Холбрук нашел меня в гостиной, ибо даже после долгой и утомительной дороги я оделась к ужину раньше, чем Лота, имевшая тут передо мной все преимущества. Капитан явно обрадовался и, не теряя времени, с прямотой скорее дружеской, нежели лестной, выдал:

– Преотлично, что вы приехали. Надеюсь, вместе мы сумеем вытащить мисс Хаммонд из этой унылой дыры.

Положение дома почти на самой вершине романтического холма, откуда открывались виды, по красоте ни с чем не сравнимые, и роскошь гостиной в итальянском вкусе, залитой мягким чистым светом и благоуханием роз и гвоздик, как-то не вязались с определением «унылая дыра», данным капитаном Холбруком наследству Лоты. Однако жестокая перемена в самой Лоте более чем оправдывала, казалось бы, необоснованную неприязнь к дому, где эта перемена свершилась.

Мисс Элдерсон и ее племянница вошли прежде, чем я успела ответить капитану Холбруку, и все вчетвером мы проследовали в столовую, столь же светлую и элегантную, как и остальные комнаты, которые я успела увидеть. Здесь тоже все было изменено и усовершенствовано в угоду вкусам Лоты, каковые не подразумевали экономии.

– Вилла просто обязана выглядеть милой, – вздохнула мисс Элдерсон, – ведь новшества стоили Лоте целого состояния.

– Жизнь так коротка, что не следует скупиться ни в смысле денег, ни в смысле чувств, – пропела Лота.

Мы все были веселы: болтали и смеялись, – но я не могла отделаться от ощущения, что веселье наше несколько натянутое, и на сердце у меня лежал камень. После ужина мы переместились в гостиную. Открытые окна впускали лунный свет и вздохи ветерка в оливковой роще. Лота и ее обожатель устроились перед камином, в котором пылали сосновые поленья, и тогда мисс Элдерсон спросила, не желаю ли я