Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

– Ты здесь! – воскликнула Лота.

Я все ей выложила: и про свои подозрения насчет ее визитов в необитаемую часть дома, и про пагубный эффект, который эта мрачность, несомненно, оказывает на ее тело и дух.

– По-твоему, здесь мрачно? – переспросила Лота, как-то странно усмехнувшись. – А по-моему, прелестно. Другие комнаты не интересуют меня. С дедушкой было то же самое. Свои последние дни он проводил в этих старинных необычных покоях, окруженный старинными необычными вещами.

И Лота стала озирать комнату: с массивных стеллажей перевела глаза на черные и белые шкафчики, далее – на итальянский гобелен (от сюжета веяло жутью); наконец, как бы крадучись, ее взгляд добрался до венецианского зеркала, которое помещалось в нише. Высотой от пола до потолка, зеркало имело резную деревянную раму, но цветы на ней почти лишились былой позолоты.

От этого-то зеркала (на мой дилетантский взгляд, самого старинного предмета в комнате) Лота не могла оторваться. Зеркало так потускнело и замутилось, что, хотя мы с Лотой стояли от него на малом расстоянии, мне казалось, что ни нас, ни обстановку оно не отражает.

– Едва ли это причудливое древнее зеркало способно тебе польстить, – сказала я с потугой на беззаботность, невольно отмечая лихорадочный румянец ввалившихся щек и чрезмерный блеск глаз моей подруги.

– О нет, зеркало не льстит – но мне оно нравится, – ответила Лота.

Она шагнула к зеркалу и вдруг задернула темный бархатный занавес, закрыв, таким образом, и всю нишу между двумя массивными книжными шкафами.

Пока она не коснулась занавеса, я его не замечала, ведь этот край сильно вытянутой комнаты утопал в полумраке. Тяжелые ставни, по-прежнему запертые на двух створчатых окнах, были распахнуты на третьем окне, впуская мягкий теплый воздух.

Напротив ниши стоял диван. Лота села на него, скрестила руки; в ее взоре читалось упрямство.

– Ну и как ты находишь мое логово, Хелен?

– По-моему, хуже просто некуда.

– А вот дедуле эти покои нравились больше всех прочих в доме. Он здесь проводил почти все время – я знаю об этом от старого лакея.

– Без сомнения, эта блажь твоего дедушку и сгубила.

– Просто люди думали, что он дольше проживет, потому и винят старинную часть дома. На самом деле смерть пришла за дедушкой в назначенный срок, ибо день и час уже были прописаны в Книге судеб, когда дедушка приехал в Таджу. Дом не виноват; в тишине этих древних покоев – и только здесь – дедушка мог размышлять о неизбежном.

– Он был старик, прожил целую жизнь, а ты молода, и вся жизнь у тебя впереди.

– Вся! – эхом откликнулась Лота, и от ее усмешки сердце мое похолодело.

Я пыталась говорить обыденным тоном: не пугала, а лишь упирала на практические соображения. В библиотеке унылая атмосфера, убеждала я; здесь вредная книжная пыль, затхлый воздух, к тому же окна глядят на север. Притом очень нехорошо было со стороны Лоты всех обманывать и часами находиться к комнате, избегать которой велел доктор. Она вдруг неожиданно и беспощадно прервала мои увещевания:

– Довольно чепухи! Ты сама знаешь, Хелен, что мне суждено умереть еще до конца лета, и я знаю, что тебе это известно.

– Но ведь ты приехала в Италию здоровой; это уже в «Кущах» ты стала таять день ото дня!

– Здоровье было одной только видимостью. Недуг давно посеял свои зерна вот здесь. – Лота коснулась своей груди, в которой гнездилась пагуба. – Они проросли, только и всего. Не трать слов, Хелен; я буду проводить в библиотеке тихие часы до самого конца, как мой бедный дедушка. Скрываться я больше не собираюсь, лицемерить – тоже; это мой дом, и я вольна занимать любые комнаты, какие только пожелаю.

Порываясь встать с дивана – сей жест подчеркнул бы высокомерие речи, – Лота жестоко закашлялась. Я подхватила ее и некоторое время держала в объятиях. Она прильнула ко мне, даже дала ее уложить.

Сгустились сумерки; Лота все лежала пластом, силы все не возвращались. Тот день под сенью хмурого холма стал первым из целой череды своих жутких подобий.

С того дня Лота не гнала меня из библиотеки, но поставила условие: не вторгаться в ее грезы, не докучать разговорами, когда она надолго замолкает или когда ее клонит в сон. Так я и сидела у открытого окна с книгой или рукоделием, а она лежала на диване или бродила по комнате, скользя взглядом по книжным корешкам. Очень часто она замирала перед мутным венецианским зеркалом и всматривалась в свое отражение, более схожее с тенью.

Неужели, недоумевала я, Лота получает удовольствие, глядя на себя теперь, когда от ее красоты осталось так мало? Неужели ей интересно фиксировать фатальные изменения? Что она чувствует: горечь при виде своего заострившегося личика или настроена философски, как Мальборо[111], который, указывая на отраженного в зеркале старика – жалкую тень несравненной мужественности – воскликнул: «Когда-то это было человеком!»?

Не будучи в силах вырвать Лоту из лап унылого уединения, я утешалась тем, что имею эту привилегию – находиться при подруге, и что в моих силах облегчать физические страдания, доставляемые болезнью.

Капитан Холбрук уехал через несколько дней после того, как я обнаружила, где скрывается Лота; его отпуск закончился, он и так дотянул до последнего и едва успел вернуться в Портсмут, в расположение полка. Уезжал капитан Холбрук неохотно, полный опасений; при прощании со мной на вокзальчике у моря был очень встревожен.

– Употребите все возможности, чтобы увезти Лоту домой, как только позволит врач, – просил он меня. – Я уезжаю с тяжелым сердцем, но толку от меня все равно никакого. Что ж, буду считать часы до апреля. Лота обещала до нашей свадьбы оставаться в Саутси – совсем рядом от меня. Займусь поисками виллы для нее и мисс Элдерсон. Дело отвлекает от плохих мыслей.

Жалко было смотреть на беднягу, который в своем отчаянии хватался за любую обязанность, лишь бы укрепить связь с возлюбленной. Я знала, что капитан Холбрук создан для военной карьеры, но также знала, что он готов оставить службу, если так угодно Лоте, что скорее перечеркнет свой жизненный план, чем разлучится с нею хотя бы на несколько недель. Лота отказалась от этой жертвы, однако не перенесла дату венчания на более ранний срок, сколько ни уговаривал ее капитан Холбрук. Они могли бы пожениться в Сан-Ремо, и тогда он с полным правом увез бы Лоту в Англию и поселил в Вентноре, где ей было бы куда лучше,